В столовой было многолюдно, судя по числу голосов. Пригнув голову, мальчик скользнул к фонарям, выбрал тот, что с ручкой подлиннее.
— Птенчик, ты голоден? — Вместе с голосом Райки сверху донёсся запах крепкого фруктового табака.
— Нет, спасибо. Пойду в библиотеку учиться. — Щурясь от дождя, Рихард поднял над головой фонарь. Зашелестели, раскрывая крылья, разбуженные светляки, их голубое мерцание мягко вспыхнуло в дождливых сумерках. Мальчик улыбнулся и беззвучно добавил: — Пока есть возможность.
— Похвальное рвение, хоть и запоздалое, — хмыкнула Райка и глубоко затянулась, выпустила из ноздрей дым, посмотрела в сторону входа в деревню. Голос женщины стал колючим: — Чужак!
Вразвалочку, как неуклюжий медвежонок, вертя головой по сторонам, подходил Бэн. Он был одной широкой улыбкой, восторгом распахнутых глаз. Он озирался с любопытством, стирая со лба крупные капли то ли пота, то ли дождя. Толстая длинная куртка с объёмным воротником делала парня ещё круглее и больше. Рихард нерешительно улыбнулся, помахал фонарём и, задрав голову, произнёс как можно громче, чтобы услышали все Фениксы, стоящие на террасе столовой:
— Он — ко мне! Папа вчера разрешил. Мы посидим в библиотеке недолго. — И уже Бэну: — Привет, пойдём скорее!
— Как у вас тут всё удивительно! Вы вправду живёте в этих скалах⁈ — восклицал толстяк, переводя дыхание, потом увидел Райку, покраснел и закрыл лицо руками.
— Что это с ним? — холодно спросила она.
Рядом появились и другие Фениксы, с неприязнью рассматривая чужака сверху вниз, из сухой террасы через завесу косого дождя. Видимо, недавний визит пастушки Элли и её стаи в Каменный угол ещё не изгладился из памяти. Да и чужаки в самой деревне были редки.
— Простите, вы просто такая красивая, — промямлил Бэн, украдкой глядя на женщину между растопыренных пальцев. Та фыркнула и выдула в его сторону фруктовый дым.
Рихард настойчиво потянул сына пастушки в библиотеку. За спиной раздались смешки, кто-то опрометчиво поддразнил Райку, но звук удара и тихая брань вернули всё на круги своя.
— Ты про всех женщин говоришь, что они красивые? — спросил юный Феникс, вспоминая шёпот Бэна на суде в адрес Лукреции.
Толстяк помотал головой, оглянулся, задумался, мечтательно улыбаясь. Он теребил мокрую чёлку, сдувал с кончика носа капли дождя, переводил взгляд с фонаря на Рихарда, затем вдаль и на скалы-дома. «Его, наверное, от нашего воздуха так таращит… Деда говорит — пьянит», — рассудил юный Феникс и заметил в своём внутреннем голосе снисходительные нотки взрослых.
— Не про всех, — наконец ответил Бэн, когда свернули на нижнюю дорогу к школе и библиотеке. — Но красивых очень много. И все женщины красивы по-разному, особенно изнутри: сердцем, душою, поступками. Даже по голосу можно понять, что красивая.
— Я не понимаю, — передёрнул плечами Рихард. Он рассчитывал на более внятный ответ, а получил занудный и взрослый.
Сын пастушки куснул себя за губу и попробовал объяснить:
— Ну вот та женщина, которая курила, она же очень красивая! Она как облепиха в середине мая: и цветом схожа, и также стройна, и с колючками…
— Хм-м, ла-адно…
Бэн пожал плечами и покраснел. Феникс искоса посмотрел на него, хотел покрутить пальцем у виска, но передумал. Так тоже делали взрослые, но по-другому занудные. А он таким вырасти не хотел. Мудрые важные люди, а мальчик решил стать одним из них, так не поступали.
Ребята миновали скалу, в которой находилась школа, и оказались у пузатой библиотеки. Тропа из деревни в город, едва видная сквозь дождь, необъяснимо притягивала взгляд. Рихард сжал на груди жилетку — чувство тревоги вернулось. Голубое мерцание светлячков будто вторило мыслям.
— Краси-и-иво зде-есь, — широко улыбнулся Бэн, глядя на макушки деревьев и горы, но к краю уступа не подходил.
— Красиво… Облепиха… В середине мая, — повторил Феникс, возвращаясь к разговору, — да хоть февраля или августа! Всё одно!
— Как говорит моя мама: поживёшь с моё — поймёшь! — дружелюбно поддел толстяк, отодвинул одеяло и вошёл в библиотеку, тут же чихнул и шморгнул носом.
— А сколько тебе?