— Я… Меня зовут Тавир. Из племени Фениксов.
— Докажи, — велел мужчина за столом.
Мальчик растерялся, но поспешил закатать левый рукав, путаясь в завязках на манжете рубашки. Длинные шрамы, образовывая перья с хвостами-засечками, расчерчивали руку от плеча до запястья. Багриан сузил глаза, покачал головой.
— Этого недостаточно. Если ты Феникс, покажи своё пламя.
Этого Тавиру делать не хотелось. Тошнота поднялась к горлу. Он попятился, наткнулся на кулак палача, вернулся на место, пролепетал:
— Прошу вас…
— Господин, — милостиво подсказал принц.
— Прошу вас, господин! Молю! — Тавир сложил ладони перед грудью, — Меня высекли вчера, вот — он, — кивнул на палача, — и у меня, как у Феникса, раны уже затянулись. Было больно! Пятнадцать плетей! До крови. Фениксом клянусь! А сейчас ни следа. Дозвольте показать вам спину, а не пламя!
— И спину тоже, но сначала огонь.
Спорить не имело смысла — Тавир понимал это. Но собственное пламя казалось ему мерзким. И всё же он сосредоточился, вытянул левую руку вперёд и призвал огонь. Ядовито-зелёные язычки заплясали на кончиках пальцев, ластились, будто соскучившиеся котята, вспархивали, вихрились на ладони, разбрызгивая искры-звёздочки, что исчезали почти сразу, не достигнув и пола.
— Вах! — негромко произнёс принц. Положив подбородок на сплетённые пальцы, он смотрел на огонь с любопытством ребёнка, а после кивнул. — Довольно.
И Тавир сжал кулак, оставив тёмно-красную комнату без зеленоватых бликов. Принц велел палачу выйти. И тот, напоследок двинув локтем мальчику в бок, покинул кабинет. Багриан потребовал показать спину. Даже вчера, когда множество народу толпилось вокруг, Феникс не чувствовал себя столь унизительно. Но раз сам предложил, самому же и отдуваться.
— Действительно, ничего нет. Любопытно, — отметил принц, когда Тавир, одёрнув рубашку и куртку, повернулся спиной к двери, упорно глядя себе под ноги и чувствуя, как горят лицо и уши. — Скажи, что здесь?
И Феникс, будто зная, что увидит, поднял взгляд. Проклятая фляжка с кровью Энба-оленей и их гербом. И ещё одна вещица, о которой Тавир совсем запамятовал, держа её в одном кармане рукава с фляжкой. Это была узкая стеклянная колба, неизвестно, как до сих пор уцелевшая, заткнутая пробкой с ироничным изображением на ней черепа и костей, заполненная на две трети зеленоватой пузырящейся жидкостью.
Она попала к нему неспроста. Все связаны, всё связано.
Когда стражи Тени привели дядю Маджера на утро после нападения домой, он позвал Тавира через одного из них, велев оставить разговор в секрете ото всех, даже от дяди Симона. Хрипя и булькая кровью, Маджер отпил из этой колбы и вложил её мальчику в ладонь со словами: «Если захочешь о чём-то забыть, подумай об этом и выпей».
Тавир хотел это сделать после того, как исполнит последний приказ леди Филиппы — опоить принца Радонаса или капитана их корабля кровью Энба-оленей и велеть слушаться того, кто покажет рогатый герб. Не зная, для чего это было нужно леди, перед которой он оказался так виноват, Тавир хотел забыть всю свою жизнь и начать с чистого листа. Человеком. Или не начать… Не продолжить. Так было бы вернее.
Принц Багриан не утруждался повторением вопроса, но мальчик чувствовал требовательный взгляд.
— Господин, я не знаю, что там, — промямлил он, по лицу прошла судорога, как в детстве, когда неумело врал и потом каждый раз получал за это взбучку.
— А здесь?
Зелёный отблеск от жидкости в колбе отразился в полированном дереве. Тавир почесал нос, переступил с ноги на ногу. Как же не хотелось врать. Но сказать правду себе дороже.
— Принимаю лишь честные ответы, — негромко произнёс принц, перекатывая колбу в пальцах.
Тавир молчал, хватая ртом воздух. Руки уже не просто дрожали — тряслись. Кровь отхлынула от лица к ногам, они отяжелели, призывая то ли бежать, то ли упасть. Багриан заговорил, ненамного повышая голос с каждым словом:
— Пятнадцать плетей это больно. А сорок с нашим мастером почти смертельно. Мне нет нужды тратить время, когда можно позвать мастера своего дела. Позвать? — Последнее было произнесено так громко, что мальчик отпрянул от двери, ожидая, что вот-вот ворвётся палач и будет стягать его своим кнутом, пока не с кого будет узнать правды о подозрительных жидкостях.
— Не надо! Пожалуйста, господин!
Он почти упал на колени, но устоял. Его шатало от частого дыхания. Отрывая от себя каждое слово лжи, выкрикнул:
— Не скажу: не ведаю, что там!
— Почему они были у тебя?
— Не помню. Мне подложили!
— Кто? Когда? Зачем?