— Я должна извиниться… — начала девушка.
Длинный шрам на её лице и кончики ушей сильно покраснели. Рихард нахмурился, не помня провинности, но Лукреция не заставила его ждать:
— Когда мы сбежали с корабля, я сказала, что ты не сможешь пользоваться огнём в море… Да, я помню, что речь шла про туман, но всё же влага она и есть влага — хоть в воздухе, хоть под лодкой. И я, признаться, не ожидала, что ты так быстро освоишься.
Рихард вздохнул, едва удержался, чтобы не зацокать языком и не закатить глаза, как делали взрослые в родной деревне. Подумал: «Тяжело с этими девушками. Сами себе чего-то напридумывают, сами потом с этим ходят и мучаются. И чего им спокойно не живётся?..». И вспомнил Ирнис с её правдивой ехидностью. Даже пара встреч с юной княжной Энба-волков оставили в мальчике незабываемые впечатления.
— Давай не будем. Ведь ты мне теми словами помогла, — примирительно заговорил он, улыбаясь и ловя виноватый взгляд девушки. Та, не выдержав, фыркнула. Рихард добавил: — Ведь это был вызов. Я начал учиться здесь, в море. А дома и помыслить не мог, чтобы призвать огонь у воды. Не ты должна извиняться, а я должен тебя благодарить. Понимаешь? Спасибо! От чистого сердца, спасибо, Лу!
— Тогда мы квиты! — Девушка вдруг коснулась губами кончика его носа, выдернула из пальцев остывшую иглу и ушла в палубную надстройку, взметнув бирюзовый плащ.
Рихард, уже привыкший к переменам настроения у спутницы, лишь плечами пожал. Он вернулся на нос, перекидывая кольцами через руку просохшую верёвку и мысленно позвал морского змея, не используя свисток, чтобы не приплывали другие обитатели глубин. И вскоре вода забурлила у правого борта, разрезанная игольчатым гребнем. Ворча и рокоча, поднялось над лодкой чудище, чей белый шрам между глаз в лучах клонящегося к закату солнца казался розоватым.
— Блиц!
Рихард радостно протянул к змею руки, огладил подставленную шею, осмотрел жабры, откуда вытащил сломанный якорь. Место ещё саднило, но не доставляло чудищу неудобств, а фиолетовая жижа и вовсе перестала сочиться. Спокойное настроение монстра передалось мальчику, и он попросил везти их в Макавари, сопровождая речь мысленным образом трёх пирсов меж двух маяков.
Змей покрутился вокруг лодки, сбивая намёрзший лёд со щитов. Затем выбрал направление, поймал течение и, клацнув зубами, перехватил конец поданной ему верёвки. Судёнышко дёрнуло и развернуло. Подгоняемый приказами Рихарда, Блиц поплыл, рассекая студёную воду на встречу ночи цвета раздавленного чёрного винограда.
Нолан
После видения Рихарда в маленькой комнате для подозреваемых Нолан проспал ещё несколько часов. Лишь звон ключей с той стороны двери и шорох задвижки вырвали мужчину из объятий столь желанного сна. Урмё стоял на пороге, так же как и накануне не глядя на пленённого Феникса. Глаза старшего детектива были покрасневшими, запавшими, в тёмных кругах, лицо осунулось, нос покраснел, как при простуде. Друг выглядел настолько неважно, что, казалось, не спал месяц.
— Надеюсь, ты готов вернуться к работе? — спросил старший детектив. И Нолан молча поднялся.
Коридоры, лестницы, снова коридоры и вот свежий воздух и солнечный свет. Феникс приставил ладонь козырьком ко лбу, глубоко вдохнул. Урмё рядом перебирал массивную связку ключей.
— Сейчас на аудиенцию?
— Нет. Я уже отчитался мэру. Он просил зайти нас вдвоём завтра.
Они направились узкими проулками между домами, куда не выходили окна и двери. Эти тропы среди каменной чащи преграждали ворота и заборы, довольно высокие, чтобы никто не мог перелезть. И от них всех у Урмё были ключи. И так, минуя пустые задворки и шумные улицы, детективы добрались до Университетской площади. Там толпилось множество студентов, которые хором скандировали: «Нет! Нет! Нет! Нет!».
Толпа волновалась, вскидывая транспаранты и растянутые на палках белые отрезы тканей, по которым на просвет змеились надписи. Вдалеке, на подмостках у ограды университета, возвышалась над толпой невысокая женская фигурка. У Нолана внутри что-то перевернулось, и он спросил сдавленным голосом, кто это.
— Ксения Сорган. А перед ней юные светила медицины Лагенфорда.
— Её проект по дарованию жизни Фениксам…
— Верно, — Урмё щелчком сбил кепку на затылок, щурясь, глянул на бунтующих, — они считают, что у больных женщин будут рождаться больные дети. А если мать не смогли излечить, то есть вероятность, что лекарства нужного ещё не придумали и дети унаследуют недуг.
— И это ведь не всё?