Annotation
Рихард Феникс и Чародейка Лукреция отправляются на лодке с далёкого северного острова обратно на материк, в город, где остались друзья и знакомые. По пути юные мореплаватели используют древнюю реликвию — свисток Короля Зверей, — что приводит и к новым приключениям, и к новым знакомствам. Оставшиеся спутники понемногу выстраивают своё будущее, а город Макавари готовится к главному событию года — боям, в которых может участвовать любой. В это время Нолан и Урмё подбираются к тугому узлу тайны, что начал закручиваться уже очень давно, втягивая в себя новые нити-судьбы. Древняя богиня, наблюдая за всем этим, ожидая своего пробуждения, тоже не желает оставаться в стороне, она ищет себе союзника-марионетку, но выбор не слишком велик.
Новые тайны и новые потрясения ожидают героев в продолжении истории.
Рихард Феникс. Море. Книга 3
Глава 67
Глава 68
Глава 69
Глава 70
Глава 71
Глава 72
Глава 73
Глава 74
Глава 75
Глава 76
Глава 77
Глава 78
Глава 79
Глава 80
Глава 81
Глава 82
Глава 83
Глава 84
Глава 85
Глава 86
Глава 87
Глава 88
Глава 89
Глава 90
Глава 91
Глава 92
Глава 93
Глава 94
Глава 95
Глава 96
Глава 97
Глава 98
Nota bene
Рихард Феникс. Море. Книга 3
Глава 67
Письмо Тавира достигает Нолана
Он проснулся от звонкой песенки детишек под окном: «Если хочешь подружиться с принцем с дальних берегов, ткни его ножом под рёбра. Раз и два, и друг готов!». Повторённая бесчисленное количество раз она так и липла к языку, стоило вынырнуть из тяжёлой дрёмы. Острый луч весеннего солнца нашёл слабое место между тяжёлой тёмной шторой с кистями и давно небелёной стеной, вонзился раскалённым стилетом в уютный полумрак комнаты, собирая в себе всю насмешку раннего утра.
Нолан сел на кровати и с недовольством провёл по подбородку, ладонь оцарапала отросшая за ночь щетина. Обернулся, на тумбочке стоял лишь стакан воды. «Спит ещё, наверное». Феникс хотел было рухнуть обратно на постель, привести мысли в порядок, настроиться на запланированные дела, но голову сверлили детские нестройные выкрики: «Раз и два, и друг готов!». Пришлось вставать. Судя по всему, весь город давно на ногах, даже малые ребятишки, а ему, занятому детективу, не стоило проводить рабочее утро в праздности.
Насвистывая привязчивый мотивчик песенки, Нолан оделся и вышел в коридор. Спальня Урмё оказалась пуста. Феникс прошёл в крошечную умывальную комнату. Он даже не удивился, увидев там новый бритвенный набор, вдобавок к тому, которым пользовался друг. Да и палочек для чистки зубов заметно прибавилось. Мужчина хмыкнул. Всем хотелось иметь рядом кого-то близкого, достойного доверия, с кем можно говорить или молчать и быть правильно понятым. Так и Урмё, верный, добрый, старый друг Урмё, вечно окружённый людьми, маялся в одиночестве, впуская в свои мысли и чувства лишь Нолана. Даже годы порознь не разрушили эти узы, и друзья по-прежнему понимали во многом друг друга без слов.
Деревянный таз под рукомойником и высокий ковш воды стояли на широком табурете, приборы, банки-склянки — на полке под треснувшим зеркалом. Узкое открытое окно затеняла снаружи крона старой липы. Стопка полотенец на подоконнике, под ним — неглубокая ванна. Всё это было до мельчайшей чёрточки знакомым, родным. «Второй дом», — как любил про себя говорить Феникс. И в этот дом, в этот оплот спокойствия и дружбы он стремился всегда, и очень сильно скучал по нему и его хозяину, лишённый возможности быть здесь. Но прав был Урмё: сделанный выбор в пользу семьи — превыше всего.
Нолан вдохнул запах мыла и нагретого на солнце дерева, молодых листьев и чуть влажной после ночного дождя земли и взглянул на себя в зеркало, упёршись руками в края таза под рукомойником. Даже мельком были заметны прибавившиеся годы, оставалось только смириться с этим и в самом деле использовать новую силу пореже. А пока следовало заняться собой. Феникс уже давно понял, что избавиться от щетины огнём не самое разумное в жизни, поэтому принялся за традиционное для всех мужчин дело.
— Если хочешь подружиться, — напевал Нолан, взбивая мыльную пену, — с принцем с дальних берегов… — Зачерпнул помазком невесомую массу, быстрыми движениями нанёс её на лицо. Холодная бритва коснулась кожи, осторожно, чтобы не порезаться. — Ткни ему ножом… — Перекосил рот, чтобы чище выбрить впалую щёку, затем другую, негромко мыча уже надоевший мотив. — … под рёбра. Раз и два… — Палочками с конопляной нитью почистил зубы, прополоскал рот травяным отваром, умылся, обтёрся, взглянул в зеркало на посвежевшее, но досадно постаревшее за пару дней лицо и закончил песенку вновь: — И друг готов.
Замер, прислушался. Обычно, слыша плеск воды, Урмё уже был тут как тут и болтал о работе, но сейчас нет. Это было странно. Если друг проснулся, что могло его так сильно увлечь, ради чего ритуалы прошлого остались забытыми⁈ Непорядок. А может быть, он ушёл по делам? Хотя, нет, не должен, на сегодня были общие планы. Нолан перекинул сырое полотенце через дверь и неспешно направился вниз, вспоминая конец вчерашнего дня.
* * *
Умельцы Урмё в лаборатории, тихие и с выпученными от напряжения глазами, всё время сопоставляли одни детали с другими. Капали из пробирок шипящие вещества, по запаху, по смене цвета и скорости реакций выясняли нужное. Погрязали в таблицах и схемах, строя баррикады из бумажных кип. И редко обращали внимание на мир за стенами, став олицетворением мифических существ, никогда не покидающих своего приюта.
Стоило войти в эту обитель алхимии и науки, переполненную светлячковыми фонарями, как немолодой взъерошенный мужчина с щеголеватым розовым платком на шее тут же принялся докладывать.
— Ткань, господин Эрштах, гербовая. Господин Феникс, здравия! Гербовая, значит. Восемь лет назад, от силы восемь с половиной, её соткали. Красили на совесть, не нарушая рецептуры и время выстоя. Значит, Триединство. Остальные халтурят, нарушают рецептуру краски и она…
— Дальше! — потребовал Урмё, споро записывая слова умельца.
Люди за столами даже не взглянули на вошедших. То и дело они отрывались от исследований, вскакивали, бросались к картотекам, выдёргивали из тарахтящих ящиков клочки бумажек и, как птички, несущие червячков птенцам в клювах, вновь ныряли в работу.
— Земля. Кто-то изводил на неё настой кокке. Там и земли никакой не осталось. Кокке спрессовал и разъел её, заменив части своими кристаллизованными элементами. Только цвет перенял. Подробности?
Урмё мотнул головой. Умелец всплеснул пухлыми ручками, резко выдохнул, видимо расстроенный, что высокое начальство не оценило проделанной работы, и затараторил дальше:
— Такой кристаллизации надо лет пять, если каждый день поливать.
— Не больше? Не меньше? — строго спросил Урмё.
Умелец фыркнул.
— Ровно! Отчёт есть, предоставлю. Там детали. — Он отбежал, дёрнул нижний ящик картотеки, один из самых широких, крякнув, выудил толстую пачку исписанной бумаги, грохнул о стол. — А вы не первый у нас с такой землёй. Настой кокке прописывают при тревожностях. Да только в неразбавленном виде, как у вас, он сводит людей с ума.
— А не людей, Детей богов?
— Кого угодно, кроме, естественно, Ангуис и Боа. Вот, полюбуйтесь, — он перебрал несколько первых листов, но тут же недовольно скривился, когда Урмё отмахнулся. — Модное это средство отравления. Вином не пои, а дай кому-нибудь кокке неразбавленный. Завещания править, испив его, самое удачное для бессовестной родни. У нас, в Лагенфорде-то, под запретом, а всё равно добывают, везут откуда-то. Занялись бы вы этим, господа детективы.
Нолан увидел на одном из дальних столов разложенные кости, те самые, из сундука, поморщился. Но сегодня их вид не причинил боли, как тогда. Вероятно, общение с Шермидой и двенадцатым советником сбило восприятие, да и без костей отовсюду — из ящиков, со столов, из чуланов — тянуло скверным, неестественным, мрачным. Проследив за взглядом Феникса, умелец пылко заговорил: