Корвус не понимал, что происходит, что он такого сказал или сделал. Ведь ничего же! Так почему Мару сейчас плакала?
— Прости, забудь! — парень зажмурился, хлопнул себя по лбу и подумал: «Она ведь, наверное, даже не целовалась ни разу за восемнадцать-то лет, а без любви не может! Вот я дурак! Идиота кусок! Склонять невинную девушку ко всякому! Это я испорчен дальше некуда, а она-то!».
— Но я могу, — раздался жалобный голос.
— Нет! Мне этого не нужно! Лучше дай взамен побрякушку с твоих волос! Вот это хочу!
Краткий кивок, голова поднялась, руки завели косички за спину, и у Корвуса перехватило дыхание. Из глаз Мару медленно скользили в подставленную ладошку золотые слёзы, собираясь густой непрозрачной массой.
— Я дам тебе лучше. Повернись правым ухом. Ты где-то посеял серёжку.
Он и вправду не заметил, когда потерял последнюю серьгу своей матери. Подался к Мару. Золотая лужица потекла сквозь отверстие в ухо, нежной теплотой обвила мочку и повисла каплей. Но в ладошке осталось немного. Две руки соединились: большая и маленькая, светлая и тёмная, — и уже через мгновение на мизинце мужской блестело узкое кольцо, будто вросшее в кожу. Оно изменялось по форме пальца, не давило, и снять его было никак.
— Твои украшения… Ты так их делаешь? — выдохнул Бэн. Утвердительно качнулись косички. — Что произошло в твоё отсутствие? Почему их стало больше? — шёпотом кричал толстяк, он выглядел потрясённым
— Просто усталость. — Веки скрыли золото глаз.
Корвус тронул серёжку — теперь часть Мару всегда будет с ним. Хотел спросить, о чём они говорили, и не стал. Он сделал свой выбор, чтобы не лезть в это глубже, чтобы потом не страдать. Надеялся, что отболит очень быстро, но знал — как бы не так.
В памяти зашелестели страницы. Вот смазливый парень, которого все звали генералом, едва старше самого Корвуса, распахнул длинное одеяние, обнажив татуировку на груди. Капля и два скрещённых клинка. Затем разговоры о цене и о цели. Рукопожатие. Вино. Слишком крепкое. Колючая боль на копчике поутру. Тьма их побери! Клеймо! Два дня Корвус не мог встать, всё лежал на животе в шатре и читал книгу сказок.
«И были земли под их ногами из чистого золота. Не принимало Солнце таких даров. И тела становились тем, ради чего лилась кровь, и тела расходились дорогими поделками. И опустела земля. Не видать на ней больше Искр Песков и золота их обескровленных тел».
Вот оно! То, что шокировало на странице с заломом. Он хотел поразмыслить над этим, расспросить местных. Но посыльный привёз особые стрелы для работы и пришлось вставать и идти. Несколько дней в пути, голова цели в мешке. Остаток к авансу плюс сверху за быстроту и молчание. Они обещали, что найдут его, если понадобится. Не желая того, вернулся в Укуджику. Сбежал бы и дальше, да куда от них денешься? Называется, пожелал лёгких денег, на беспечную жизнь позарился. А теперь — клеймо — он с ними, даже если не захочет того. У них были верные средства убеждения. Корвус взглянул на Мару — средств стало на одно больше. Проклятье!
Затряс головой, прогоняя видения, сжал кулак, ощущая как плющится, не отходя от пальца, новое кольцо. Его иллюзорная хрупкость завораживала. Нет, не только его.
— Мару, как вы умираете?
— Не так, как остальные.
Девичьи руки скрылись среди косичек и появились вновь. Две крупные круглые серьги лежали в ладонях. Сколько раз Корвус их видел, они с детства были с Мару.
— Мы обращаемся в золотой песок. Это — мама. Всё, что я успел собрать, пока не разнёс ветер.
— Мару, почему ты мне ничего не сказал? Я бы тебя защитил! — прошептал Корвус.
Друг пожал плечами и отвернулся, закутавшись в шарф. Смысла что-то просить и доказывать не было больше.
Разговор захлебнулся и стих. Темнело, холодало. Оружие напавших спрятали. Припасы быстро растаяли. Даже Ерши проснулся ради такого. Хойко и Буруна раздвинули и улеглись между ними.
Корвус задремал с мелким под боком, но что-то его разбудило. Стылая ночь полнила низину туманом, вдали рокотал гром и слышался ливень. Парень скосил глаза. Мару сидел, зажатый между Хойхо и Бэном, держа его руку в своей. Тот вовсю храпел, не ведая своего счастья. А надо ли ему такое счастье? Корвус прислушался к себе. Оглушительная пустота. Даже боли не было.
«Надо жениться на дочери красильщика, завести дюжину детей и забыть о прошлом. Спасибо, отстрадался», — глядя в низкое небо, решил он.
Мару вскоре лёг. Остаток ночи все пребывали в забытьи. А на утро простились без слов и отправились своими дорогами.
Глава 97
Ночь шторма
Макавари
Входную дверь почти сорвал с петель шквалистый ветер, но знакомая крепкая рука придержала, а после и весь человек, мокрый до нитки, хмурый под стать погоде, протиснулся в маленькую приёмную. Арчибальд Ястреб поднял на гостя взгляд, сложил газету, стараясь не вслушиваться в здание, не ждать, что вот-вот проломит крышу и внутрь хлынет вода.
— Добрый, ты чего это в такую погоду блукаешь? — устало спросил хозяин ночлежки.
— Тревожно мне. Душа не на месте. Будто случится что.
Гость стянул с головы шапку с вислыми лисьими хвостами, вывернул, выдавил. На пол полилось — не страшно. Страшно то, что Добромир был так внезапно встревожен. Ох, не к добру это. Не к добру.
— Не удивительно. Когда крайний раз так штормило?
— Когда Макавари строили и жинка писца того родами померла с малышом. Как сейчас перед глазами стоит. Я ж почуял! Близко был. Хотя, сделать ничего и не мог. Опоздал, — развёл он руками. — Тогда и решил лекарством заняться всерьёз. Арчи, страшно мне! Беда идёт.
— По ученику страдаешь? Так он далеко, наверно. Мож, и малыша Ерши уже забрали. Так до них штормина и не доберётся, глядишь.
— С моря беда, Арчи! — Добромир стиснул мокрый кафтан на груди, то ли выжал, то ли сердце болело.
Арчибальд вздохнул. После отбытия Соломеи все Дракатри будто не в себе были. Сол жалился, что сила чародейская рано его покинула, а не раз могла бы ещё сгодится. Добромир снадобья заготавливал, будто у него полгорода влёжку, а в перерывах гафкался со всеми, вон даже нарушителя того убил. Даже сам Ястреб, который старался к невзгодам не относиться серьёзно, перестал доверять людям, чурался выходить в ночь на улицу, а новых постояльцев отваживал, хотя пустых комнат было полно.
И сейчас глядя на старого друга, Арчибальд Ястреб нутром ощущал его боль.
— Я помочь тебе чем могу? — не удержавшись, спросил хозяин ночлежки.
— Огляди округу. Кабы кто из наших рыбачить не вышел.
Арчибальд понял, что сказал Добромир не то, что думал, но направление, которое больше его тревожило, было ясно.
— Наши не дураки. Дураки долго не живут, — проворчал Ястреб и снял очки.
Незримые вторые веки стянулись, будто того и ждали. Два раскалённых волчка закружились под ними. И город опустился перед Арчибальдом, давая себя разглядеть. И город, и поля за ним, и море, безумное стылое море с высокими гребнями волн.
— А-а-а-а-а! — завопил хозяин ночлежки.
— Что, Арчи⁈ — кинулся Добрый к нему.
— Феникс! Лодка! — Слова тонули в частом дыхании, из груди вырывались хрипы. — Бежим! К Солу и сыновьям его. Близко. Помогут.
А Добромир, забыв про ветер и шквал, уже вылетел прочь, грохоча сапогами по размытой дороге. Арчибальд нацепил очки, едва глаза не выколов дужками, и бросился за другом, хватаясь за стены.
* * *
— Ты куда? Там же мокро и холодно. Бр-р! — Мауна, закутавшись в шаль у камина, подняла взгляд на ученика.
Вааи отложил последнюю чистую тарелку и тоже глянул. После того, как паренька накормили и вымыли, он снова сходил в ту комнату. Не остался — вернулся через мгновение. Вёл себя смирно, отвечал вовремя и по делу. Но было в нём нечто тревожащее. Вот и сейчас, вздрагивая от каждого порыва ветра, от каждой молнии, Чиён взялся за ручку двери.