«Это кровопролитное сражение внесло в мою душу и в души моих фронтовых товарищей первое, и притом наиболее глубокое, чувство беспокойства. Вначале я был полон желания принять участие в боевых делах, мечтал о приключениях. Теперь же наступил период молчания и отрезвления…»
Таково первое впечатление Рихарда Зорге от войны. Он начинал ее ненавидеть. Но и здесь, на полях Фландрии, в окопах, он сохранил способность анализировать, проникать в сокровенный смысл явления. Он хотел понять войну.
«Я стал перебирать в памяти все, что знал из истории, и глубоко задумался. Я обратил внимание на то, что участвую в одной из бесчисленных войн, вспыхивавших в Европе, на поле боя, имеющем историю в несколько сот, нет, несколько тысяч лет! Я подумал о том, насколько бессмысленными были войны, вот так неоднократно повторявшиеся одна за другой. Сколько раз до меня немецкие солдаты, намереваясь вторгнуться во Францию, воевали здесь, в Бельгии! Сколько раз и войска Франции и других государств подходили сюда, чтобы ворваться в Германию! Знают ли люди, во имя чего велись в прошлом эти войны? Я задумался: каковы же скрытые побудительные мотивы, приведшие к этой новой агрессивной войне? Кто опять захотел владеть этим районом, рудниками, заводами? Кто ценой человеческих жизней стремится достичь вот этих своих целей? Никто из моих фронтовых товарищей не хотел ни присоединить, ни захватить себе это. И никто из них не знал о подлинных целях войны и, конечно же, не понимал вытекающего из них всего смысла этой бойни».
Университетская молодежь быстро сделалась офицерами, держала себя высокомерно, замкнуто, считая солдат «серой скотинкой». Сразу образовались две касты: высшая и низшая. Большинство солдат, люди среднего возраста, были из рабочих или из ремесленников, состояли в профсоюзах и разделяли социал-демократические взгляды.
Старый каменщик из Гамбурга почему-то сразу проникся доверием к Рихарду и стал его первым настоящим политическим воспитателем. Он обладал острым умом и много знал. Жизнь основательно помяла его: был безработным, подвергался репрессиям за свои выступления против войны, еще когда война только назревала, и за участие в стачках. Он рассказывал о классовых боях в Германии, о недоверии рабочих к руководству социал-демократической партии, проголосовавшему в рейхстаге за кредиты, к «военному социализму» Шейдемана. Нет и не может быть классового мира. Главный враг немецкого народа находится в самой Германии – это германский империализм, германская военная партия, германская тайная дипломатия. Этого врага в собственной стране и должен побороть немецкий народ… «Революционный штиль» – лживая выдумка Каутского, Шейдемана, Носке и других социал-шовинистов.
После таких бесед Рихарду многое становилось ясно. Этой логике ничего не мог противопоставить даже сам Ницше – «сверхчеловек», стоящий по ту сторону добра и зла и призывающий покончить с царством черни.
Каменщик из Гамбурга был убит в начале 1915 года, когда французы неожиданно перешли в наступление и овладели германской первой линией.
В одном из этих боев Рихард Зорге получил первое серьезное ранение – в правое плечо. Его отправили в госпиталь, который находился в берлинском районе Ланквиц. Пришли сестры, пришла мать. От них узнал, что в Берлине неспокойно: горожане возбуждены. Уровень жизни понизился до такой степени, что скоро нечего будет есть. Это установленный правительством голодный режим. Процветает «черный рынок», здесь, правда, можно купить все, что угодно, были бы деньги. Но денег нет.
«Воодушевление и жертвенный дух, распространившиеся в начальном периоде войны, исчезли, – пишет Зорге. – Как только потекли баснословные прибыли, начались темные махинации военного времени, так высокие идеалы военного государства стали постепенно отходить на задний план. Вместо них возобладали материальные интересы, в достижении которых стали видеть цель войны, беспрерывно провозглашалась такая сугубо империалистическая цель, как установление господства Германии и прекращение навсегда войны в Европе».
Да, в Берлине никто не говорил больше о духовной энергии германской нации.
И здесь, на госпитальной койке, спеленатый бинтами, Зорге продолжает изучать, анализировать войну. Он много спорит с другим раненым солдатом – двадцатилетним Эрихом Корренсом. Эрих был ранен в июне этого года и отправлен в лазарет, сначала в Восточную Пруссию, затем в Берлин. По ночам они читали стихи, горячо обсуждали положение в Германии, говорили о свободе, о месте человека в обществе, об отношении к жизни, полемизировали с Ницше и Штирнером. Несколько месяцев лежали они в госпитале и успели навсегда привязаться друг к другу. (Переписка между ними будет продолжаться многие годы. Эриху Корренсу суждено стать видным государственным и общественным деятелем – президентом Национального совета Национального фронта демократической Германии, крупным ученым. Но об этом Зорге никогда не узнает.)