— Я понимаю, что заслужила ваше презрение. Я не должна была признаваться вам. Но я не выдержала. Нарушила свой обет. Я гадкая, слабая женщина. Но у меня хватит сил, выслушать ваш приговор. Говорите же.
— По-моему, лучше всего вам немедленно отправиться домой и хорошо выспаться, — попытался улыбнуться Рихард.
— Я не нуждаюсь в вашем снисхождении, — сверкнула глазами Хильда. — Я знаю, что виновата, и готова платить.
«Безумная, жалкая фанатичка! Разве можно придумать более страшную казнь, чем та, на которую обрекли тебя твои духовные наставники», — Рихард окинул ее негодующим взглядом.
— Немедленно идите домой, Хильда, — почти крикнул он, потом тихо добавил. — Я обещаю придумать для вас достойное наказание.
Хильда ушла. И мысли Рихарда снова вернулись к тому, что он услышал в кабинете посла.
Донесение Зорге от 11 апреля 1941 года:
«Представитель генерального штаба в Токио заявил, что сразу после окончания войны в Европе начнется война против Советского Союза.
Рамзай».
Телеграмма от 2 мая 1941 года:
«Гитлер решительно настроен начать войну и разгромить СССР, чтобы использовать Европейскую часть Союза в качестве сырьевой и зерновой базы. Критические сроки возможного начала войны:
а) завершение разгрома Югославии,
б) окончание сева,
в) окончание переговоров Германии и Турции.
Решение о начале войны будет принято Гитлером в мае…
Рамзай».
— Покой, и только покой! Никаких движений. Все это очень серьезно. Гораздо серьезнее, чем может показаться.
Рихард недоуменно посмотрел на посольского врача.
— И даже не пытайтесь ничего возражать. С сердцем шутки плохи.
Доктор поднялся, бережно спрятал секундомер в жилетный карман.
— Я, конечно, понимаю, что при вашем образе жизни, господин пресс-атташе, лежать в постели — невероятная мука. И все же придется потерпеть.
Рихард откинулся на подушку и закрыл глаза. Этой беды он совсем не ждал. И нужно же было, чтобы она свалилась на него именно теперь, когда он должен работать с двойным напряжением!..
Он вспомнил чьи-то случайно услышанные слова: сердце здорово до тех пор, пока ты не чувствуешь, что оно у тебя есть. Теперь Рихард чувствовал свое сердце. Мягкий, болезненный комок сокращался неровно, вяло. И каждый удар отдавался во всем теле тупой, ноющей болью.
Доктор ушел. После него в комнате остался едва уловимый запах лекарств и несколько бумажек на низеньком столике возле тахты.
Рихард стал читать латинские слова на рецептах: «кофеин», «адреналин», «нитроглицерин».
Нитроглицерин! Нитроглицерин!
Это же взрыв. Война. Война, которая может начаться в любой момент.
Порывистым движением Рихард сбросил с себя покрывало. Нет, сейчас он не может болеть. Просто не имеет права!
Накануне вечером в саду посольства Рихард видел двух дипломатических курьеров. Значит, пришла новая почта. Мог ли он остаться равнодушным к содержимому опечатанных красным сургучом плотных брезентовых мешков, которые привезли из Берлина эти белобрысые громилы? Быть может, в них находились ответы на мучившие его загадки. Быть может, он уже сегодня сумеет узнать дату начала гитлеровского вторжения в СССР.
Рихард стал быстро одеваться. Каждое резкое движение рождало новые приступы боли. Тысячи маленьких острых иголок впились в грудь, раздирали все тело. Кружилась голова. Ноги подкашивались и дрожали. Да, это была расплата за многолетний титанический труд, расплата за непрекращающееся напряжение всех духовных и физических сил.
Почти восемь лет он ни на минуту не знал покоя, не давал себе передышки. Восемь лет изнуряющей работы… Рихард знал: он не имеет права уставать.
Несколько месяцев назад он написал в Центр: «Я уже сообщал вам, что до тех пор, пока продолжается европейская война, останусь на посту… Мне, между делом, стукнуло 45 лет, и уже 11 лет, как я на этой работе. Пора мне осесть, покончить с кочевым образом жизни и использовать тот огромный опыт, который накоплен. Прошу вас не забывать, что живу здесь безвыездно и в отличие от других „порядочных“ иностранцев не отправляюсь каждые три-четыре года на отдых. Этот факт может казаться подозрительным.
Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее всегда ваши верные товарищи и сотрудники».
Невероятным усилием воли Зорге научился заглушать в себе щемящую тоску по дому, Родине, близким, друзьям.
Боле подчинялся разум. Здоровье подчиняться отказывалось. Оно требовало передышки, паузы, хотя бы короткого расслабления. Вчера вечером прозвучал первый звонок — сердечный приступ. Круги в глазах, непривычная слабость. Требование врача звучало веско и убедительно. Ему следовало подчиниться. И все же Зорге пойдет сейчас в посольство.