В начале июля Рамзай направил в Центр достоверные сведения о намерении японцев захватить Сайгон в период между 17 и 24 июля, что полностью подтвердилось. В сентябре в Москву была отправлена телеграмма, содержавшая информацию о беседе Отта с представителем японского МИДа, в ходе которой до немецкого посла было доведено, что Япония начнет войну на юге, чтобы получить сырье — нефть и металлы. Военно-морские силы уже приступили к подготовке операции в южных морях, которая может начаться очень скоро.
В сентябре Одзаки удалось добыть стратегически важную информацию о запасах нефти в Японии по состоянию на сентябрь 1941 года: для нужд населения, включая гражданский флот, — 2 миллиона тонн, для сухопутных войск — 2 миллиона тонн, для военно-морского флота — свыше 8 миллионов тонн. Нефть являлась самым слабым местом государственной и военной мощи японской империи. Если ее поставки из-за рубежа прекратятся, то единственным выходом для Японии явится война.
В начале октября Одзаки узнал из окружения премьера Коноэ, что японо-американские переговоры вступили в решающую фазу. В случае если Америка не согласится на предлагаемый японской стороной компромисс до середины октября, то Япония выступит на юге. После получения этой информации Центр объявил Рамзаю вторую в 1941 году благодарность за результативную работу.
На продолжавшихся встречах с представителем советского посольства в Токио Клаузен передавал ему фотопленки с отснятыми документами и аналитическими докладами Зорге. В сентябрьской почте Зорге подготовил прогноз, что Япония должна провести крупные операции на юге в течение трех месяцев. Это стало неизбежным, писал он, после того, как Англия и США ввели запрет на ввоз в Японию нефтепродуктов и военных материалов. В отношении действий на севере правительство склонялось к тому, что войну против СССР начинать не следует. Это может произойти, если Советский Союз потерпит поражение в войне с Германией и Красная армия будет деморализована. Решение по этому вопросу было принято на последнем заседании главной ставки вооруженных сил Японии.
После начала Великой Отечественной войны большая часть донесений из нелегальной резидентуры в Токио направлялась членам Государственного Комитета Обороны и использовалась при подготовке спецсообщений для командования Красной армии. Отношение к Рихарду Зорге в Центре также изменилось. На одной из его телеграмм исполнявший обязанности начальника Разведывательного управления генерал-майор А. Панфилов написал: «Учитывая большие возможности источника и достоверность значительной части его предыдущих сообщений, данные сведения заслуживают доверия». Центр рассматривал планы усиления резидентуры Рамзая как ключевого разведывательного органа в регионе.
Однако эти планы реализовать не удалось. Ранним утром 18 октября Рихарда разбудил громкий стук в дверь. Он еще не успел встать с постели, как в дом ворвалась большая группа вооруженных полицейских. Возглавлявший их начальник отдела главного полицейского управления Токио объявил Зорге о его аресте по обвинению в шпионаже. После этого в течение нескольких часов в его доме проводился обыск — полицейские искали доказательства, которые могли бы уличить задержанного в незаконной деятельности. Наибольшее внимание полиции привлекли рабочие записи немецкого журналиста, различные наброски, черновики, а также объемистая рукопись, лежавшая на его рабочем столе. Полиция конфисковала личные вещи Зорге: записные книжки, пишущую машинку, два фотоаппарата, радиоприемник, а также рукопись и всю его тысячетомную библиотеку. На Зорге надели наручники, в закрытой машине привезли в тюрьму Сугамо и поместили в одиночную камеру на втором этаже. Так начался новый, самый трудный этап в жизни разведчика, но он сдаваться не собирался.
БОРОТЬСЯ ДО КОНЦА
Когда вышли тюремные надзиратели, Рихард внимательно осмотрел помещение, в котором оказался. Его камера была очень маленькой — примерно два на три метра. Унитаз и умывальник были закрыты крышками и впоследствии стали служить Зорге стулом и столом. На невысоких нарах — тонкий матрас и легкое одеяло, под потолком — небольшое оконце с затемненным стеклом, забранное частой стальной решеткой, но была и крохотная форточка без решетки. Разведчик не мог даже предположить, что проведет здесь более трех лет…
Первые дни заключения тянулись долго и утомительно. Постепенно он привыкал к тяжелому тюремному быту. В шесть утра объявлялся подъем, через час проходила проверка заключенных. Затем приносили завтрак — небольшую порцию риса или ячменя и чашку традиционного жидкого супа. На обед и ужин, как правило, давали отварные овощи, часто очень плохого качества. Камера проветривалась плохо. Зорге особенно угнетали ее крохотные размеры, не позволявшие сделать даже нескольких шагов. Это было особенно трудным в первое время после ареста для его активной и деятельной натуры. На прогулки его пока не выводили.
Зорге нужно было время, чтобы обдумать свое положение и выработать линию поведения на предстоящих допросах. Поэтому он сообщил надзирателям, что очень плохо себя чувствует, что у него болит сердце и он должен лежать. Врача ему не предоставили, вместо этого его посетил представитель прокуратуры, чтобы удостовериться, что заключенный действительно не может покидать камеру по состоянию здоровья. На неделю Рихарда оставили в покое, это устраивало и органы следствия, которые надеялись получить показания у задержанных японцев и иностранцев, чтобы предъявить их главному фигуранту и заставить признаться в незаконной деятельности в Японии. Зорге не знал, что за несколько дней до его ареста были задержаны Одзаки и Мияги, а одновременно с ним — Вукелич и Клаузен.
Рамзай не мог понять, в чем была причина провала. Он всегда своевременно реагировал на возникающую опасность, чтобы не допустить раскрытия своей группы. Несколько лет назад посол Отт рассказал ему, что японская полиция пришла к выводу, что в окрестностях Токио работает какая-то шпионская радиостанция, передающая закодированные сообщения. Расшифровать их и запеленговать передатчик местным специалистам не удается, поэтому они обратились за помощью к немцам, просят поставить соответствующие технические средства. Посол посмеялся над «глупыми японцами», которые, видимо, слушали обычных радиолюбителей, так как представить, что в Японии действует какая-то шпионская сеть, просто невозможно. Просьбу местной полиции он все же переслал в Берлин, и оттуда через некоторое время поступили пеленгаторные машины, о чем сразу узнал Зорге. Они переговорили с Клаузеном, и тот стал чаще менять место выхода в эфир, в том числе используя взятую напрокат рыбачью лодку. На ней радист выходил в море и оттуда посылал радиограммы во Владивосток.
Весной и летом 1941 года его соратники стали замечать около своих домов подозрительных людей, которые явно вели за ними наблюдение. Однако не было уверенности, что полицейские шпики что-то узнали о деятельности разведывательной группы. Близкая знакомая Рихарда Исии Ханако рассказала ему, что ее вызывали в полицию, где принуждали следить за ним и сообщать о всех его поездках и встречах. В последнее время полицейские приходили к ней все чаще, интересуясь всем, чем занимается днями и вечерами ее знакомый. Рамзай посчитал, что все это связано с усилением внутреннего режима из-за обострения военной напряженности в мире, но все-таки предупредил своих людей, чтобы они были предельно осторожны при оперативных контактах.
Даже находясь в тюрьме, Рихард Зорге продолжал считать себя руководителем, отвечающим за судьбу своих помощников и членов нелегальной группы. Ему необходимо было выбрать такую линию защиты, чтобы по возможности спасти их жизни или снизить сроки заключения, если дело дойдет до суда. Очень многое зависело от того, что известно спецслужбам о их работе на разведку и кто будет ввести следствие. Поиском лиц, подозреваемых в «антигосударственной деятельности», как хорошо знал Рихард, в Японии занимались два основных органа: токко — специальный отдел при департаменте полиции министерства внутренних дел и кэмпэтай — военная жандармерия, находившаяся в подчинении военного министерства.