Мы продолжали поедать мороженое. У Оскара дело шло быстрее, хотя шариков было больше. Я прикинул, не взять ли еще пять раз шоколадного? И хватит ли на это денег? А потом спросил:
– Мадагаскар – это где?
– У восточного побережья Африки. – Оскар подцепил ложечкой порядочный кусок ванильного. – Это остров.
Я задумался о людях, которые ковыряются в мадагаскарских ванильных лианах кактусиными иголками и до обидного мало получают. Вот если бы все запротестовали и перестали покупать искусственную ваниль, которую подмешивают в мороженое, может, мадагаскарцам удалось бы зарабатывать получше. С другой стороны, на солнечном острове, покрытом орхидеями, им и так живется не слишком плохо, а…
– Есть у тебя цент? – спросил Оскар.
Я побренчал в кармане кучкой мелочи в два евро двадцать восемь центов и выудил один цент. Оскар взял его, потер между пальцами и кинул через плечо. БУЛЬК! Я повернулся и посмотрел в воду. От упавшей монетки она пошла маленькими волнами. От них ослепительно отражалось солнце, но я все равно смог разглядеть на дне фонтана много-много монеток. Я снова повернулся к Оскару.
– Зачем ты так сделал?
– Это приносит удачу и счастье, – сказал он.
– А почему бросил через плечо?
– Потому что за удачей и счастьем нельзя гоняться, и смотреть на них в упор тоже нельзя.
– Кто так сказал?
Оскар пожал плечами и облизал ложечку с тирамису. Я еще раз порылся в кармане, нашел монетку в два цента и бросил ее через плечо в фонтан. И тут же обернулся посмотреть. Монетка шлепнулась в воду и ушла на дно.
– С ума сошел, – сказал Оскар рядом со мной, не оборачиваясь. Это прозвучало как «Ну ты рисковый парень». – Только потом не жалуйся, если что-то пойдет не так.
Я посмотрел на него поверх двух оставшихся шариков шоколадного.
Кажется, момент подходящий, чтобы спросить кое о чем. Это не выходило у меня из головы с тех пор, как мы с мамой чуть не поссорились из-за ток-шоу.
– Оскар? – начал я медленно.
– М-м?
– Раз твоему папе непременно хотелось, чтоб тебя показывали в ящике, из-за денег и вообще, а ты не хотел, почему ж он тогда… Ну, в смысле, он мог бы и сам пойти, без тебя.
– Они сказали, что приглашают только меня.
Оскар потыкал ложечкой в шарик фисташкового.
– Папе трудно общаться с людьми. Поэтому его и не позвали.
Задать следующий вопрос я едва решился. А ведь он был куда важнее первого и уже две недели висел у меня на душе. Словно гиря. В больнице я думал, что привыкну к этому. Но все-таки не привык – гиря становилась все тяжелее и тяжелее. Я глубоко вздохнул.
– Оскар? – еще раз сказал я. Он только поднял голову. – Сними очки. Мне надо тебя кое о чем спросить.
Оскар снял очки. Его зеленые глаза смотрели на меня выжидающе. Я видел, как черные круглые штучки в них сначала сузились. И тут же снова расширились. Оскар втянул воздух носом, а потом сказал:
– Она не умерла.
– Кто?
– Моя мама. Она просто ушла. Ты ведь об этом хотел спросить, да?
Я ошарашенно уставился на него. Оскар уставился на меня. Пялиться на кого-то – его любимый трюк. Но на этот раз он сработал не очень. Глаза Оскара зеленели зеленее фисташкового мороженого, которое он как раз ел. А блестели – почти как у Вемайера, когда тот восхищался кукурузными далями. Только у Оскара они блестели печальнее.
– Она ушла, потому что не любила моего отца, – сказал он. – И меня не любила. Поэтому родительские права получил отец.
– Что это за права?
– Так говорится – права, а на самом деле обязанность. Обо мне заботиться.
Между глазами у Оскара сделалась глубокая морщинка.
– Я тогда еще не ходил в школу и часто представлял, как она вернется. Из-за того, что скучает по мне. Только это была всего-навсего иллюзия. Она не вернется. И я про нее больше не вспоминаю. И больше не говорю.
Пластмассовая ложечка как лопата вонзилась в последний шарик клубничного.
– Я просто ем мороженое.
ИЛЛЮЗИЯ
Это когда ждешь, что произойдет что-то замечательное или что получишь что-то хорошее, а в конце выходит сплошное разочарование и зареванно-засморканные платки. Почему-то так чаще всего бывает на Рождество.