Я вспомнил красивую папку, которую мы купили специально для дневника. Распечатали все страницы и в нее подшили. На обложке – человек-паук. Он ужасно клевый и ползет по паутине между двумя небоскребами. Наверно, по направлению к своей частной жизни, про которую читать тоже никому не нужно.
– То, что ты и твой маленький друг проделали, впечатляет, Рико. Очень впечатляет. Но пусть это не войдет у вас в привычку, хорошо? Мне не хочется потерять такого ученика, как ты, – улыбка сползла с лица Вемаейра. – Понимаешь, о чем я?
– О том, что надо быть повнимательней, когда в следующий раз придется выслеживать преступника?
Я вспомнил о пластмассовых наручниках, которые подарил мне Бюль. Если потренироваться, преступника наверняка можно будет быстренько обезвредить и в них заковать.
– Нет, – теперь вид у Вемайера был по-настоящему серьезный. – О том, что следующего раза вообще быть не должно. Это может выйти боком. Помни о людях, которые тебя любят. Окей?
Не дожидаясь ответа, он дотронулся двумя пальцами до шлема, будто отдавал честь, завел мотор и отчалил. Я смотрел ему вслед. Может, Вемайер и не очень разбирается, что такое хороший бонус для необычно одаренного, но в тот момент он был для меня как человек-паук. Почти такой же клевый! Правда, я не совсем понял, какой такой бок он имел в виду.
Потом я повернулся, чтобы подойти к унылому дому, – и тут увидел мальчика. Он стоял метрах в десяти от меня за припаркованной машиной и энергично махал руками. Если б на нем был синий шлем, я бы узнал его быстрее. Но шлема никакого не было. Вместо него были очки с черными стеклами. Такие большие, что закрывали не только глаза, но и оттопыренные уши. Похоже, что на голову Оскар надевает только те вещи, которые ему велики – так же, как его зубищи. Только рюкзак на спине был маленький. Я даже не сразу его заметил.
Я заранее обдумал тысячи вещей, которые хотел сказать Оскару, когда мы снова увидимся. Например, что теперь можно вместе поливать цветы на крыше у Рунге-Блавецки. Они приедут из отпуска только в воскресенье. Но потом я вспомнил, что Оскар побаивается высоты. Поэтому хватит и простого «хорошочтотывернулся». Или – еще лучше – «япотебескучал». Из Дании Оскар прислал мне открытку. На ней были сухая трава, песчаные дюны и синее море. На другой стороне большущими буквами было написано: ДОРОГОЙ РИКО, ТВОЙ ОСКАР.
Открытку я прикнопил к стене над своей кроватью. И каждый день пару раз на нее смотрел. Я правда скучал по Оскару, поэтому решил, что при встрече обниму его. А теперь вот стоял перед ним как столб. И просто пялился. Потом спросил:
– Где твой шлем?
– Он очень заметный, – продудел Оскар своим очень заметным тонким голосом.
Он тоже не стал обниматься. Но это было нормально. Рациональный человек вроде Оскара обниматься умеет не очень хорошо.
– В шлеме меня любой сразу узнает, – объяснил он. – Лучше, если мы будем перемещаться инкогнито.
– Ингогни… что?
– Ин-ког-ни-то. Когда тебя никто не узнаёт.
– Как человек-паук?
– Ну примерно.
Я оглянулся. Вокруг никого не было. Похоже, трюк с этим инкогнито удался. Двумя неделями раньше тут вились бы тучи репортеров. В точности как на Диффе у дома 93.
– Если хочешь, чтоб тебя никто не узнал, – сказал я, – зачем тогда торчишь на улице? Я думал, что можно будет увидеть твою квартиру и с твоим папой…
– Отца нет дома. И у нас не убрано.
– А где он?
Взглядом я обшарил унылый дом снизу доверху. Почти на всех окнах были занавески. И только два – голые. На одном прилеплены разноцветные круглые наклейки, штук десять.
– Пошел в Центр занятости, – сказал Оскар. – Он им не сообщил, что мы уезжаем в Данию.
Потом поднял руку и показал наверх:
– Окно на третьем с Солнечной системой – моя комната. А в Центре про это узнали.
– Что на твоем окне приклеена Солнечная система?
– Что отец без разрешения уехал в отпуск. Теперь ему, скорее всего, урежут пособие. Они таких шуток не понимают.
Кто такие «они» из Центра занятости, я понятия не имел. Но, похоже, эти «они» были не особо приветливыми, раз так сразу обозлились из-за того, что кто-то ненадолго уехал к викингам. Но что такое «пособие», я знал.
– У меня денег хватит на нас обоих, – сказал я. – Давай пойдем съедим по мороженому! Я приглашаю.
Деньги мне дала мама. Специально для этого дня. Сумма была солидная – десять евро. Плюс два евро двадцать восемь центов, которые я сберег из карманных денег и на всякий случай еще не опустил в свой Рейхстаг. Можно было бы, конечно, еще поклянчить. И мама, скорее всего, дала бы еще десятку – ведь ее наверняка грызет совесть за то, что запретила выступать в телевизоре. Тогда у нас с Оскаром было бы теперь… больше тридцати евро. Наверное.