Количество снов со временем уменьшилось, хоть я не сразу это заметил, потому что Лена и Джей всегда оставались у меня перед глазами.
Галлюцинации были самыми худшими. Они казались такими живыми, что я почти ощущал, как могу коснуться их снова, могу услышать их голоса, которые взывали ко мне о помощи.
Алкоголь всегда притуплял мое тело, а наркотики очищали рассудок. Я ускользал в коматозное состояние, где жил и функционировал, но не понимал ничего из того, что происходило вокруг меня, до такой степени, что не мог с точностью сказать, как я наткнулся на Алека. Я мог быть на одном из этих сеансов по групповой терапии, или может, я шел, опираясь на забор возле Бук Тауера (прим. пер. — Book Tower — коммерческое здание, сдаваемое под офисы в городе Детройт, штат Мичиган), с пистолетом в глотке. Я не помнил встреч ни с одним человеком за первый год, ни единой связи, которая удерживала бы меня на земле. Я был зомби, который влачился среди людей, будто мое место было где-то среди них.
Я всегда думал, что это смешно — то, как психотерапевты говорят людям, как пережить смерть, хотя у половины этих ублюдков даже не было семьи. Как, мать вашу, они могли правильно решить, как смириться с потерей того, кого ты любил, если они никогда не знали опустошения, которое наступает после того, как ты видишь, что твой сын падает на пол всего лишь в нескольких футах от тебя, а ты не можешь дотянуться. Ты просто смотришь, как кровь вытекает из него, образуя лужу, и знаешь, что слишком… слишком много гребаной крови для такого маленького тельца. В то же время ты надеешься, что Бог ошибся. Может, в конце концов, ее было не лишком много. Может, он смог выжить.
Надежда. Жестокая сука, которая удерживала меня в живых, когда я должен был сгореть рядом со своей семьей. Она подняла меня на локти, когда я едва ли мог влачить голову по земле, и потащила меня к телу моего сына, всего лишь, чтобы обнаружить то, чего я так сильно боялся — было слишком много крови.
Психотерапевт однажды сказал мне, что есть пять степеней скорби, где на самой верхушке красовалось восприятие. Некоторое время я давал злости выход. Злость была там, где я чувствовал себя живым. Мне нужно было, чтобы она выжила. Нужно было скормить ей какую-то испорченную, обуглившуюся частичку моей души, и я ожидал, что у нее — злости — будет план и жажда, которые я не мог сформулировать в своей голове.
Алек прошептал слово «месть», и будто сладкий ликер, оно охладило горящую жажду внутри меня. Он построил план настолько продуманный, настолько тщательно выстроенный, что я не смог сказать «нет». Смерть для каждого из них, и в конце — пуля для меня, которая принесет конец моему горю и страданиям. Алек согласился — он сам спустит курок.
Так как я мог отказаться?
Недели превратились в дни, дни — в часы, пока я не понял, что месть поглотила меня настолько, что часы, на протяжении которых я думал об убийстве, превращались в минуты. Короткие вспышки появлялись без предупреждения, но им никогда не удавалось полностью меня сломить. Только в редких случаях я просыпался, дрожа и покрываясь потом, а эхо обещания, которое я шептал Лене, пока держал ее все еще теплую руку, отбивалось в голове.
«Каждый из них умрет… Болезненно и безжалостно…»
Обещание, которое питало мою волю к выживанию.
Через темные занавески свет падал на мою руку и теплом распространялся под моей кожей, пытаясь донести комфорт до моих уставших костей. Я поднял ладонь, завороженный танцем пылинок в луче света, медленном и хаотичном, подвешенном во времени.
— Все начнется сегодня, — пробурчал я, отталкиваясь от кровати, чтобы встать.
***
Блу, мой огромный пес породы кане-корсо, был единственной частью жизни, которая уцелела после пожара в моем доме. Его массивная голова блокировала мне обзор в зеркале заднего вида, пока я ехал в кофейню «Эстим» в центре, как и каждое утро среды последние пару лет. Это, пожалуй, была единственная кофейня, где кане-корсо позволяли сидеть за столом, как полноценному посетителю.
В половину одиннадцатого утра стоянка была пуста. Утренняя спешка уже утихла, и я припарковался перед окном, за которым сидела машущая мне Лорен. Бледно-коричневая кожа, доставшаяся ей в результате смеси цветов кожи ее родителей, поблескивала, на лице светилась улыбка и ярко-зеленые глаза. Я мог с легкостью представить, как такое же лицо пялится на меня с какого-то французского журнала — слишком чертовски хорошенькая для девятнадцатилетней девушки, которая большую часть своей жизни росла на улицах.
Теплый запах фундука ударил мне в нос, когда я вошел в кофейню с Блу на поводке.
— Блу! — Лорен подпрыгнула с места и опустилась на колени, чтобы обнять пса.
— Ну, все понятно, — я улыбнулся ей, выпятив губы, и она встала, чтобы притянуть в объятия и меня.
Лорен первый человек, помимо Алека, с которым я потрудился связаться после того убийства, хоть и только потому что она взяла на себя обязанность заботиться о Блу, пока я оставался в больнице. По факту, я был обязан ей жизнью. Она нашла меня, без сознания и окровавленного на обочине, позвонила 911. Месяцами для докторов и медсестер, которые заботились обо мне, я был никем другим, как неизвестным. Даже когда я однажды смог произнести что-то связное, когда мне задавали вопросы, я ушел вопреки указаниям доктора и никогда не оглядывался.
— Как ты? — Когда я уселся напротив нее в нашей обычной кабинке, Блу сел ровно, словно статуя на полу возле Лорен.
— Хорошо, — на ее щеках появились ямочки, когда она улыбнулась, и моя интуиция забила тревогу. — Встречаюсь кое с кем новым.
— С кем?
— С Джейд.
Джейд. В этом имени что-то есть. Напоминает мне мучения, подавленность депрессией и наркотики. Три вещи, которые я не хотел, чтобы Лорен пробовала после того, как потеряла все и всех. Мы были связаны: в ночь, когда я потерял свою семью, она потеряла мать и старшего брата в той же самой зачистке.
Каким-то образом ей удалось пережить это лучше, чем мне. Она приложила больше усилий, чтобы вытащить себя из той жизни, и планировала поступить в колледж.
— И какая у нее история?
Приятная сторона в нетрадиционной ориентации Лорен была в том, что мне не нужно было думать о каких-то ублюдках женоненавистниках, которые сновали бы вокруг нее. Хотя у цыпочек, с которыми она встречалась, тоже могли быть весьма жестокие пути самовыражения. После последней она осталась настоящей разрухой, голодала три дня подряд, прежде чем мне удалось выгнать ее задницу из постели и убедить ее двигаться дальше.
Ну а я? Я сам едва ли мог заставить подняться свою задницу, и вот где я был — тащил ее задницу через квартиру и запихивал еду ей в глотку.
Ханна, низенькая официантка с большими сиськами, которая работала в «Эстим» годами, поставила передо мною новую чашку и налила в нее кофе, после чего погладила Блу.
— Как ты, Ник?
Я похоронил свой стон в чашке кофе, делая глоток, и прежде чем поставил ее, Ханна уже ушла. Ничего личного. Она приглашала меня на свидание две среды назад, а я не хожу на свидания. Даже не трахаюсь, хоть и это она предложила чуть ли не сразу.
— Почему тебе нужно быть таким… злым? — произнесла Лорен. — Она же не почку у тебя попросила.
— Я бы отдал ей почку, лишь бы она не звала меня на свидание, — я подтолкнул ее продолжить. — Так что, Джейд, значит?
— Она крутая, — хитрая улыбка расплылась на ее губах. — Другая. Смешная. Она смешит меня.
Уловка. «Найди кого-то, кто заставит тебя смеяться», — однажды сказал я ей, будто мне было хоть какое-то сраное дело до сердечных дел девушки-подростка.
— Теперь используешь мои слова, как оружие, а?
Она расхохоталась, и я не смог сдержать улыбку в ответ. Следующие пять минут убьют ее так же, как убьют и меня, так что я ловил момент, чтобы насладиться звуком смеха.