Хорошо. Такое глупое слово на самом деле. Оно кажется пустым и невесомым. Это такое слово, которое ты используешь, чтобы скрыть правду.
— И твои родители знают, что Ло вернется домой из реабилитационного центра. Как они относятся к тому, что он будет жить с тобой после всего этого?
Я обдумываю вопрос, слыша ответ матери вместо своего собственного. Разберись с этим. Три слова, которые смутили меня больше всего на свете.
— Они всегда одобряли наши отношения, — говорю я доктору Бэннингу. — Реабилитация этого не изменила. Я не уверена, что что-то могло бы.
— А что, если ты расскажешь им о своей зависимости? — спрашивает она.
Мой желудок сжимается при одной мысли об этом, но я представляю свою мать с ее холодным осуждением и стыд отца за то, что у него грязная, отвратительная дочь. Я не могу…
— Они не поймут.
— Откуда ты знаешь?
Я пытаюсь придумать ответ лучше, чем Я просто знаю. Но я не могу.
Доктор Бэннинг слегка наклоняется вперед и спрашивает: — Ты находишься в своем новом доме с друзьями и семьей, но Ло там нет. Это, должно быть, трудно.
— Разве Вы не должны спрашивать меня о сексе?
Этот вопрос был моей тактикой отступления.
— Мы вернемся к этому позже. А сейчас я хочу поговорить о вечеринке.
Очевидно, она уловила мою стратегию. В конце концов я сдаюсь.
— Я чувствовала себя неловко, — бормочу я. — Но я всегда чувствую себя неловко, так что на самом деле ничего особенного не произошло, — я чешу руку, но без ногтей это больше похоже на потирание, чем на почесывание.
— Почему ты чувствуешь себя неловко рядом со своей семьей?
У меня так много секретов, что иногда мне кажется, будто они раздавливают меня изнутри. Сохранение моей зависимости от моей семьи всегда ставило эту неосязаемую пропасть между нами. Но что-то мешает мне рассказать об этом доктору Бэннингу. Комок подступает к горлу, когда я пару раз моргаю, совершенно сбитая с толку.
Потому что я думаю, что знаю… Мне кажется, я знаю, что всегда чувствовала себя так, даже до своей зависимости. До того, как вообще появились какие-то секреты.
Я пытаюсь вспомнить утро, когда просыпалась в собственном доме. Где я спускалась вниз в пижаме, чтобы позавтракать со своей семьей. Я чувствую запах яичницы с беконом и вижу Люсинду, стоящую над плитой и спрашивающую, хочу ли я грибы или помидоры в омлет. Это неправильное воспоминание. Нашего шеф-повара звали Маргарет. Люсинда готовила для Джонатана Хэйла.
— Это неправильно, — бормочу я себе под нос.
— Что неправильно, Лили?
Дайте мне подумать. Ночи. Ночи проведённые в моем доме. Но это было до того, как я уходила к Ло тусоваться и ночевать. Да. Мне сколько… семь. Я вижу экран телевизора с глупыми мультфильмами и слышу, как Поппи играет на пианино на заднем плане. Роуз сидела на полу и читала первую книгу о Гарри Поттере. Каблуки моей матери застучали по комнате, и она посмотрела то на меня, то на Роуз. Она подошла к книжной полке и, вернувшись, выдернула из рук Роуз книгу, заменив волшебный мир на Убить пересмешника.
Наша мать сунула фантастический роман под локоть и вышла из комнаты, даже не взглянув на нас.
— Я не могу… — я качаю головой, слезы щиплю глаза. Мне не нравится этот ответ. Возьми свои слова обратно.
— Лили, — говорит доктор Бэннинг, но я все еще качаю головой.
Я вижу, как все годы мелькают и исчезают. Я вижу, как каждая из моих сестер задыхается, молча формируемая матерью, которая просто хочет лучшего. Я вижу, что я свободна от этого. Но почему это больно? Это не должно быть чертовски больно.
— Это глупо. Это так глупо, — жалуюсь я и прикасаюсь руками к глазам.
— Лили, — медленно произносит она. — Ты должна впустить это в себя.
— Впустить что?
— Боль.
Моя нижняя губа дрожит, и я продолжаю качать головой.
— Это глупо.
— Почему ты так думаешь, Лили? — горячо спрашивает она. — Твоя боль стоит не меньше, чем чья-либо еще.
— Вы не понимаете. Я не должна так себя чувствовать, — я указываю на свою грудь. — У меня есть деньги. Я происхожу из привилегированной семьи. Я отказываюсь устраивать вечеринку жалости к себе.
— Ты не можешь отказаться чувствовать боль только потому, что считаешь, что не заслуживаешь этого.
Не знаю, верю ли я ей. Я думаю, что должна.
— С моими сёстрами поступать несправедливо, — оправдываюсь я, и по моим щекам текут слезы. — Я легко отделалась.
Никакой контролирующей матери. Никаких уроков фортепиано или балетных концертов.