Одна черномазая недовольно надувает губы и уходит прочь в чащу — уже не полным предвкушения бегом, а разочарованно, вразвалочку. Вторая так легко не сдается и нагло спрашивает:
— А пару монет за беспокойство?
Вильгельм с оттяжкой щелкает пальцем в ее сторону — и в грудь торговки ядами врезается крупная замазанная копотью монета. Та хихикает и вместо благодарности шипит:
— Вот Урсула-дура обалдеет!
Байт только сейчас догадывается, что Расстрельная Поляна позади и уже можно открывать глаза. Кикко держит кота крепко, намеренно сдавливая его посильнее, чтоб тот ощущал силу надежной человеческой поддержки.
— Так значит, вот она какая, эта темнота в первозданном виде… Значит, дядя и его коллеги полагали, что смогут убить двух зайцев сразу: и уничтожить тьму, и извлечь из нее дополнительную энергию для света… — тянет Арчи, и в голосе его звенит неподъемная тяжесть. — Мне почему-то не представляется логичной такая радикальная переработка.
— Тебе это кажется идеализмом? — спрашивает Эмма.
— Ммм… Возможно, да, — он произносит это так, что слово «возможно» не допускает и намека на колебание.
Дорога разветвляется. Вильгельм сворачивает налево, и мы все вслед за ним — но из-за поворота на пределе зрения выскакивают три фигуры и мчатся на нас на огромной скорости, перекидываясь между собой задиристыми фразами и смехом. Нас они словно не замечают — или не замечают на самом деле. Когда расстояние между нами сокращается до двадцати метров, одна из бегущих фигур дает другой подножку, и та падает. Третья фигура направляет на нее пистолет, и смеется, и что-то тараторит на непонятном языке.
Опасная магия Черной Зоны такова, что к происходящему здесь привыкаешь чересчур быстро. Тьма пропитывает тебя, как коньяк бисквит — и ты становишься по-дружелюбному восприимчивым не только к ее сюжетам и персонажам, но и к ее специфической этике, и к ее морали — искривленной, как сколиозный позвоночник. Времени, прошедшего с момента нашего выхода в Черную Зону, мне более чем хватило — поэтому смех того, кто целится в упавшего, уже кажется и уместным, и притягательным. Действительно, что может быть забавнее, чем угрожать товарищу выстрелом в упор?
Эмма со мной солидарна и тоже фыркает от смеха. Но Арчи, несмотря на всю его психическую гибкость, остается непреклонным и непроницаемым к поползновениям тьмы:
— Какая гадость. Что вы находите в этом смешного?
Черный с оружием отрывает внимание от упавшего и теперь целится в нас, вместо жестокого азарта источая едкую неприязнь.
Вильгельм плавно поднимает руку с раскрытой ладонью и делает как можно более медленный, не грозящий нападением шаг навстречу ему — так, чтобы оказаться под лопастью лунного света.
Черный узнает ментора и выкрикивает приветствие на неизвестном языке. Его товарищи хором повторяют его возглас, упавший кособоко поднимается с земли.
Хищный нос Вильгельма в этом лесу и под этой луной кажется особенно остро заточенным. С волчьим оскалом, призванным изображать улыбку, ментор протягивает поднятую руку к Черному с пистолетом и похлопывает его по плечу — тот отвечает тем же.
Грабабайт на руках у Кикко нахохлился, как мохнатая птица под дождем. Ни ему, ни Арчи очевидно не нравится то, что менторы и я согласны — пусть лишь частично и на время — приобщиться к темноте.
Вильгельм и Черные разговаривают примерно с минуту — все разом, перекрикивая собеседников и толкая друг друга локтями. В конце концов тот, что с оружием, толкает ментора пистолетом в плечо в знак прощания, дает коленом под зад одному из своих товарищей, и вся троица с той же нечеловеческой скоростью убегает в противоположном от нас направлении.
— Подмастерья Фаревда, — объясняет ментор, убыстряя шаг и маня нас за собой. — Говорят, он сегодня в неплохом настроении.
— Неплохом — потому, что физически не может никогда быть в хорошем? — грустновато шутит Кикко.
— Еще про него говорят, что у него раньше было три руки, но одну он потерял в землетрясении, — нервно мяукает Байт. — И еще, что «Фаревд» — это не его настоящее имя, а прозвище, которое он получил после невероятной победы в турнире лучников, и прозвище это так и переводится, «Стрела, которая не знает преград». А еще говорят, что он завтракает бульоном, обедает курицей, а ужинает мхом — и оттого затылком всегда чует приближение неприятеля, и ему в спину невозможно попасть.
— А про Вильгельма раньше ходили слухи, что ему три пули из автоматной очереди навылет через грудную клетку прошли и застряли в деревянной стене, — подхватывает Эмма. — Раненого Вильгельма унесли, но бой продолжался, и та стена почти целиком сгорела. Уцелело только бревно с тремя пулями — и тогда о Виле стали сплетничать, будто его кровь отталкивает огонь.