Шаг мой невесом, а в руке моей револьвер с преображающим потенциалом. В данном случае механика его действия предельно проста: Коарг был тем, кто распространял преображение по земле. Получив в лоб лазерную пулю, он утратит эту свою основную функцию и не сможет продолжать заниматься своим бизнесом. Что именно произойдет с ним в результате ранения, решит Та Сторона.
Вильгельм делает шаг назад, дыша тяжело и порывисто. Его место занимаю я. Глаза Коарга расширяются, он в ужасе замолкает.
Выстрел дается мне так же легко, как и тот первый, направленный в смартфон. Но почему-то меня сбивает с ног отдача — я влетаю прямо в Вильгельма, а он подхватывает меня под локти и едва успевает вытащить в коридор. Неподвижно зафиксированный к стене и креслу Коарг полыхает серебряным пламенем. Снежный вихрь терзает его кабинет, выгрызая куски из мебели и выбивая стекла. Перед возвращением на Эту Сторону я покрепче сжимаю в руке револьвер, чтоб случайно не выронить его — и последнее, что я вижу, это массивные куски потолка, которые обваливаются вниз, прямо на голову Коарга.
Глава 22. Лихорадочное возвращение
Лепестки, стебли, соцветья, былинки, пыльца, перемолотая цветочная труха… Гомеопатический бар Тильды распотрошен так, будто в нем банда пиратов разыскивала сокровище. Пока мы отсутствовали, ментор и Арчи успели пересмотреть, перенюхать и перепробовать все содержимое этого хранилища, которое Тильда собирала со страстью прирожденного коллекционера.
— Слушай — мы, по-моему, слишком рано вернулись, — толкает меня локтем под бок Вильгельм. — Предлагаю зависнуть в переходном слое еще минут на пять. Смотри, как у них увлекательная беседа идет!
Мы замираем в пустой невесомости за полшага до выхода в реальность. Удерживаться здесь в течение долгого времени непросто — это все равно что стоять на льду неподвижно в остро заточенных коньках без права пошевелиться. Но мы и не собираемся проводить здесь полдня — передохнем слегка и выйдем. Просто я вижу, что Вильгельму необходима небольшая передышка. Последствия употребления индикатора лжи уже сказываются на нем со всей жесткостью. Стала бы я применять настолько опасное вещество ради нескольких минут относительно мирного допроса? Наверное, нет. Но если речь идет о карнавалетах — наверное, да. Так что я сейчас не тороплю ментора и послушно балансирую на своих невидимых коньках по тонкой промежуточной прослойке между двумя пластами реальности.
Глаза у Арчи и Тильды красные-прекрасные, так и брызжут недосыпом. Но держатся об так непринужденно, как будто обоим прямо сейчас не угрожает смертельная опасность, как будто он не маются неизвестностью по поводу исхода нашей миссии, как будто дремлющий на диване не обожжен на треть поверхности своего тела, и как будто совершенно все равно, убьют ли его приятели его дядю или нет.
— Зачем ты переехала на Архипелаг?
— Не знаю до сих пор.
— Но ты самой себе как-то это объясняешь?
— Да. Сначала объясняла тем, что повторяла чужие расхожие фразы: «Тут духовность, тут истина, тут искренние улыбки. Тут снова чувствуешь, что живешь, а не существуешь». Это были не мои слова — но я их повторяла, потому что у меня в обойме не было никакого другого объяснения.
«У меня в обойме». Тильда сейчас говорит не на своем языке, а на нашем, задействуя лексикон киллеров. Мысленно она пытается быть с нами, пытается даже частично перевоплотиться в нас — что совершенно не удивительно, учитывая излучение карнавалета, который сидит сейчас рядом с ней и по-дружески упирается ей коленкой в коленку.
— Ты осознавала, что говорил неправду?
— Нет. Я не врала. Я была уверен: если у тебя нет своего мнения, правдой будет мнение чужое, если его придерживается большинство.
Повисает многозначительная пауза.
— А ты? — чуть понизив голос, спрашивает она. — Ты раньше повторял чужие слова, если своих не находилось?
— Нет, — качает головой Арчи. — Я всегда предпочитал подстраиваться под ситуацию — таков был мой руководящий принцип. Неважно, было у меня свое мнение или не было. Когда внешние неблагоприятные обстоятельства навязывают тебе свои правила игры — странно было бы не подстраиваться под них. Даже не то что странно, а разрушительно, самоубийственно. Мама меня с раннего детства учила: «Если тебя посетит непреодолимое желание высказать вслух свое честное, искреннее мнение по какому бы то ни было вопросу — озвучь его своему самому лучшему и лояльному собеседнику, то есть собственному отражению в зеркале. Встань напротив него, причешись, улыбнись ему — и озвучивай ему свое мнение хоть часами напролет. Отражение будет тебя слушать с величайшим удовольствием. Ты никогда не разозлишь его и не приешься ему — чего нельзя сказать о всех остальных страдальцах, которых ты будешь пытаться познакомить со своим индивидуальным и неповторимым мнением».