Арчи слушает, затаив дыхание. Первые опыты взаимодействия с Той Стороной еще до дебютного перехода на нее у каждого уникальны. Юный карнавалет впервые впитывает подробный и образ чужой рассказ о соприкосновении наяву с изнанкой бытия и ставит себя на место маленькой Тильды со всей силой своего гуттаперчевого воображения.
— Я не осознаю, что делаю ошибку. У меня нет ощущения, что я зашла в тупик и надо возвращаться назад. С ватной головой, в сонном утреннем дурмане, под шорох опадающих за окном листьев, влажных от липкого дождя- я продолжаю торить путь через бледно-сиреневые клетки, врезаясь в алую линию косо прочерченных полей и грузно соскакивая вялым почерком на следующую строчку.
Вместо того, чтобы решать задачу, я созидаю собственное королевство, подрывающее фундамент геометрии. И получаю за это заслуженную двойку. В краткосрочной перспективе. А в долгосрочной — получаю драгоценный навык ориентировки по Той Стороне.
— Браво! — Арчи вскакивает и кланяется Тильде. А потом падает на одно колено и целует ее руку. — Тильда, это была поэзия! Поэзия о математике, философии, сне и магии. Выражаясь проще, это было волшебство.
Арчи всеми своими эмоциями впился в Тильду. Тильда провалилась в свое прошлое — и в то же время старается цепко думать о нас. Вильгельма выворачивает наизнанку от индикаторного похмелья. Я оказываюсь заключенной в их треугольник, в каждом углу которого крутится по смерчу чужих мыслей и впечатлений. Плюс во мне еще не успела до конца дотлеть смерть Коарга — смерть, порожденная в моих руках. Я всхлипываю во весь голос, поскальзываюсь на том льду, на котором честно балансировала так долго — и падаю лбом прямо на вымокшую от раскаленного пота рубашку Вильгельма.
Наутро я лежу лицом в подушку, будто воин, павший ничком на поле боя. Я уговариваю себя не думать о том, что вертится в моей голове, как облако пчел вокруг улья. Но облако все разрастается и разрастается, и зудит все громче, и нестерпимо царапает стенки моего черепа изнутри. Через несколько минут мне и Вильгельму предстоит взглянуть в речные доверчивые глаза Арчи. Подросток, убийца его отца и убийца его дяди — великолепная компания!
Мне никогда раньше не доводился оказываться участницей такого расклада. Я убивала часто и много — но никогда не близких людей близких мне людей. Да, звучит это так же путанно и нелепо, как и ощущается. Черт. Мне нехорошо — и я чувствую, что в довесок к моим персональным ощущениям на меня налипли еще и «нехорошо» других людей. Это все Арчи виноват, Арчи! И его карнавалентное излуечение!
«Не думай больше об этом, не думай!» — мысленно кричу я себе. — «Думай лучше о нежнейшем, насквозь пропитанном сливочным маслом картофельном пюре, которое долго взбивали блендером! О пюре с соленым огурцом, квашеной капустой и сосисками с сырной начинкой!»
У меня нет сил встать с кровати и пойти в ресторан — а есть хочется нестерпимо. Сил нет даже позвать кого-нибудь. О том, чтобы взять в руки смартфон, и речи быть не может — я просто не попаду по клавишам.
— Давай я сбегаю в ресторан и привезу тебе еду, — раздается деликатное мяуканье Грабабайта с подоконника. Кот все еще перебинтован посередине, как сверток с подарком — но уже копытом топчет, рвется в бой.
— Как ты ее принесешь? — едва слышно ухмыльнулась я. — На спине, как грузовой слон?
— Нет, — с энтузиазмом возражает Байт, — я впрягусь в тележечку, которую официанты возят, и доставлю тебе ланч из трех блюд. Попрошу, чтобы мне по-быстренькому смастерили пилотку из салфетки, и она будет мне взамен поварского колпака…
Ах да, уже ланч. После ответственных заданий я всегда сплю особенно долго.
Я слабо отмахиваюсь — не нужны мне такие инвалидные геройства с его стороны. Граба же никогда тягловым животным не был, он в повороты не впишется, он всю «тележечку» на клумбу перевернет, он… Да и в конце концов, как он вообще на подоконник забрался, если он еще шесть часов назад на обоженную лапу наступить не мог? Я утомленно закрываю глаза.
Хоть я и не сплю, Та Сторона просверкивает перед моими глазами. Проворачивает образы и сюжеты прямо на фоне ощущения моей руки, сжавшей уголок подушки. Я где-то между Тут и Там, я черно-белая пиксельная картинка без плавных линий и полутонов.
Вдруг дверь ревет, как пациент, которому пришлось усесться в кресло безалаберного стоматолога — врач не выдержал время действия анестезии и впился в десну раньше, чем та онемела.
На пороге стоит Вильгельм. И та самая «тележечка», в которую намеревался впрячься Граба.