Грабабайт же, ничуть не стесняясь, ноет и прикрывает глаза лапами, восседая на руках у Кикко:
— Ох, куда же понесло нас! Ах, куда же понесло!
— Я тоже не люблю оружие, — ежится Арчи. — Зато дядя любит.
Уж это точно. Помню, как из-под толстенного слоя пыли проглядывали контуры обстановки кабинета Коарга — пылкая страсть к охоте как к само собой разумеющемуся хобби для джентльменов считывалась там из каждой детали.
В Черной Зоне сегодня ветрено. Клочья облаков гоняет туда-сюда по небу, как разодранную шаль, которую никак не удается растянуть так, чтоб в полной мере прикрыть наготу небес. Луну раздуло левосторонним флюсом, и от боли она подвывает в такт ветру.
— Расслабься, здесь почти всегда так, — успокаивает Арчи Кикко, чья темная кожа сливается с непроглядной темнотой, а видимым силуэт остается только за счет того самого лабораторного халата.
— Ты его надел, чтобы дать оружейникам лишний намек или подсказку? — тычет пальцем в карман на рукаве халата Эмма.
— Отчасти, — уходит от ответа Кикко и покрепче перехватывает Грабабайта, чтоб унять кошачий невроз.
Железо. Невыносимо узнаваемый запах страдающей от жажды стали, которая мечтает захлебнуться свежей кровью. Мой клинок, почуяв вожделение собратьев, ответно пульсирует сквозь карман реальности — так мощно, что у меня в руке отдается.
Справа доносится грохот открываемого грузового вагона и нечеловеческие вопли десятками голосов — настолько слабыми, что принадлежат они несомненно существам изможденным и замученным. Но даже в этих полумертвых завываниях сквозит ненависть и нечто такое, что вызывает по отношению к жертвам никак не сочувствие — а, скорее, омерзение и желание поскорее о них забыть.
— Арчи, Граба, сейчас предстоит не самое приятное зрелище — но нам предстоит пройти по краю Расстрельной Поляны, и поменять маршрут никак не получится, — предупреждает Вильгельм.
— Я глаза опять зажмурю, — пищит Байт. — Кикко, не выпускай меня!
— А я, наоборот, хочу все внимательно рассмотреть, — твердо заявляет Арчи. — Что здесь происходит?
— Здесь Черные тестируют новое оружие, — голос Вильгельма мягчает еще больше, совсем в бархат, и в нем звучат романтические нотки. — Иногда обычное, иногда не совсем. Свозят сюда военнопленных, осужденных, маргиналов, охотничью добычу — и устраивают тир с живыми мишенями.
Арчи сглатывает. И все так же твердо спрашивает:
— Что за оружие у них на этот раз? И кто будет мишенями?
Воодушевленная Эмма готова скакать от переизбытка энергии, как маленькая девочка:
— Судя по тем характерным голосам, они наловили полный загон тифозных упырей.
Грабабайт, не раскрывая глаз, издает такой звук, словно его вот-вот стошнит.
— Тифозные упыри — это переносчики той самой болезни, в честь которой названы. Они рождаются, уже будучи зараженными, и смысл их недолгого существования заключается только в том, чтобы распространить заразу среди как можно большего количества живых существ.
Луна высовывается из-под рваной облачной шали — и в ее свете видно, как Арчи морщится. Зато Вильгельм беспредельно нежен и мечтателен:
— В кои-то веки обитатели Черной Зоны занимаются делом, которое можно назвать благим. А что за оружие они выбрали для этого прекрасного вечера, мы сейчас увидим.
Наша тропа огибает поляну, по краям которой выстроились Черные — вооруженные, как кажется издалека, винтовками. Тифозные упыри, не прекращая скулить, проходят из вагона на поляну в сопровождении конвоиров, вооруженных такими же винтовками.
— Зачем они подчиняются? — спрашивает Арчи. — Какая им разница, где в них выстрелят — в центре поляны или на три шага не доходя до него?
— Когда балансируешь на границе жизни и смерти, — в Вильгельме просыпается подлинный поэт, — ощущение времени смазывается. Каждая секунда, отдаляющая тебя от перехода за грань, кажется щедрой вечностью — которую ты теряешь непозволительно быстро. Каждый шаг превращается…
Я не вслушиваюсь. Ни Вильгельм, ни кто-либо еще из менторов не видел лица Арчи в тот момент, когда тот, находясь одновременно у себя дома и в Неподвластных Слоях, прикладывал телефон к уху и терял сознание — торжественно и без какого бы то ни было страха. Арчи слишком сильный и смелый для того, чтобы цепляться за жизнь, как жалкий трус. Ему не понять убогого трепета упырей.
Конвой оставляет жертв в центре поляны и расходится по ее периметру. Те хнычут и жмутся друг к другу — пока в одного из них не врезается ослепительно белый луч, выпущенный из винтовки. Тварь, до этого покрытая влажной слизью и язвами, мгновенно прожаривается — причем не только в том месте, где с ее заразной кожей соприкоснулся луч, а с головы до ног. Упырь истошно кричит и отбегает от собратьев, надеясь хоть немного охладиться под порывами ветра. Остальные тотчас впадают в такую же панику и рассыпаются по поляне, безнадежно ища спасения под укрытием темноты.
Но темноты больше нет. Белые лазеры рвут ее со всех сторон сразу, в непредсказуемых направлениях, пересекаясь между собой под злобно-острыми углами. Тонюсенький вой упырей сверлит уши. Они мечутся по поляне, наполовину ослепнув от боли и ужаса, сталкиваются друг с другом, падают на землю и вновь вскакивают, ужаленные очередным лучом.
— У меня такое подозрение, что на этих винтовочках можно регулировать мощность выстрела, — сообщает Эмма. — Немного зная нравы и вкусы Черных, рискну предположить, что заряд намеренно выставлен на минимум — чтоб не уничтожить с первого попадания, а заставить помучиться.
— А я не слишком верю в то, — подхватывает Кикко, — что луч имеет целебную природу. У Черных на такое не хватило бы ни ума, ни благородства, ни изобретательской фантазии. Скорее всего, этот свет преображает природу той материи, с которой соприкасается, до ее полной противоположности. При таком раскладе нам сильно повезло: если у Черных сейчас в моде именно такое оружие — значит, наши шансы заполучить его существенно увеличиваются.
— Давайте, может, задержимся и посмотрим, что будет, когда один из Черных случайно или нарочно попадет в своего же товарища? — бормочет Вильгельм. — Посмотрим, что станет с раненым: побелеет, умрет, превратится в рьяного пацифиста?
— Попадет в своего… нарочно? — кривится Арчи.
— Что здесь такого? — весело недоумевает Эмма. — Для Черных это развлечение. И каждый раз оно случается как будто в новинку и невзначай. И всем зрителям смешно наблюдать за жертвой, и все смеются.