А за все косяки будешь теперь отвечать лично мне, понял?
- Понял.
- Еще вопросы есть?
- Нет.
- Свободен.
Глеб молча поднялся и вышел из кабинета. Закрывшись у себя, он достал из шкафчика бутылку коньяка и плеснул в бокал. Злость разъедала его. Хотелось что-нибудь разбить, сломать, разрушить. Или набить этому старому индюку морду. Или трахнуть его секретаршу. Причем, оттрахать ее хорошенько, чтоб она почувствовала разницу….
Глеб сжал в руке бокал, а потом залпом выпил его содержимое.
Дома он встретил Аллу, которая, напевая, куда-то собиралась и до ужаса раздражала его своим хорошим настроением и лучезарной улыбкой. Глеб молча подошел к ней и попытался завалить ее на кровать. Ему просто необходимо было разрядиться. Выпустить пар, злость на тестя. Его он наказать не может, зато может получить хоть какое-то удовлетворение, поимев его любимую дочурку.
Алла, не ожидавшая такого напора, отстранилась и удивленно посмотрела на жениха.
- Эй, дружок, полегче.
- Алла, детка, я так тебя хочу, - он отстранился и посмотрел на девушку.
- Потом, милый, мне сейчас пора убегать. Увидимся вечером,- Алла подхватила сумочку и продефилировала к двери, послав ему на прощание воздушный поцелуй.
Глеб сжал зубы так сильно, что заходили желваки на скулах. Он резко развернулся и ударил кулаком ни в чем не повинную стену, сдирая кожу на костяшках пальцев.
Черт бы их всех побрал! Парень достал бутылку виски и принялся лечить нервы с помощью самого безотказного средства.
Он так хотел вырваться из-под постоянного контроля, уехать куда-нибудь подальше от будущего тестя. Но Николай Иванович сегодня вполне четко обозначил ему перспективы на будущее. Никогда и ничего он не добьется здесь сам. Так и будет до бесконечности прогибаться под них с Аллой. И ни на шаг не сдвинется с той ступеньки, на которой он стоял до переезда сюда. Потому что все эти шмотки-машины-тусовки-деньги-поездки мало что значат, когда он не сам этого добился, а получил в качестве оплаты за свое послушание и правильное поведение. Так больше не может продолжаться.
Глава 16. часть I
Оксана лежала, прижавшись щекой к подушке, и задумчиво смотрела на снегопад за окном. Все та же старая скрипучая кровать с продавленной сеткой и мягкой периной, все те же голубенькие обои в цветочек и древний светильник под потолком - все свои школьные каникулы она проводила здесь, с неохотой возвращаясь осенью к родителям в городскую квартиру. Прошлым летом она к бабушке не приезжала, роман с Глебом захватил ее целиком, отодвинув в тень все то, что раньше казалось важным, а ведь раньше она бывала здесь каждые выходные с апреля и до конца сентября. Ах, нет, один раз была, когда привезла бабушке отвергнутого Глебом Пифа.
Под одеялом было тепло и уютно, из кухни вкусно пахло чем-то печеным, наверное, бабуля снова печет ей блинчики. Судя по тихим шагам и звяканью посуды, так оно и есть. Оксанина бабушка готовила самые вкусные блинчики на свете, и внучку часто баловала ее любимым лакомством. Оксана представила себе плоскую тарелку с растущей на ней стопкой блинов, а рядом уже, наверное, стоит в железной кружечке растопленное масло. Приготовление пищи всегда было для бабушки особым неизменным ритуалом. Та же большая чугунная сковорода, эмалированная кружечка с истершимся рисунком, вот только движения бабушки, скованные ревматизмом, стали теперь медленнее. А в остальном бабушка была верна себе - аккуратная, деловитая. И старенькая. А люди в преклонном возрасте живут так, как привыкли, и не любят что-то менять. Оксана и сама сейчас как будто погрузилась в старость… эмоциональную старость, когда нет мыслей ни о прошлом, ни о будущем, а душу греет лишь хрупкий покой, который она, к счастью, обрела здесь.
Девушка потянулась, села на постели, спустила ноги на пол, укрытый теплым пушистым ковром, подумала… и снова залезла под одеяло. Не хотелось вставать и чем-то заниматься. Хотелось просто проваляться весь день под теплым одеялом, прислушиваясь к бабушкиной суете на кухне, треску огня в печке и наблюдая за летящим с неба снегом.
Позавчера был День святого Валентина, значит, прошла середина февраля, и теперь солнышко будет пригревать все сильнее, дни станут дольше, запахнет весной. И каждый день приближал долгожданное тепло. А тут снег идет и идет бесконечно, словно весна никогда не настанет.
А, может, она и не настанет. Уже полгода в душе девушки царила серая унылая осень. И как бы она ни пыталась отвлечься от переживаний, как ни запрещала себе думать о человеке, который забыл про нее и уже, наверное, обзавелся семьей, каждое утро у нее начиналось с воспоминаний о том, как счастлива она была рядом с Глебом. Тогда время летело, и каждый день был лучше предыдущего. Каждый день был полон надежды, а теперь надежды не было – Оксана Глеба не ждала. Она просто помнила о нем и никак не могла забыть.
А еще девушка злилась на себя за то, что до сих пор любила его - человека, променявшего ее чувства на деньги, престиж и… крашеную блондинку в придачу. Глебу наплевать на нее, тогда почему она помнит? Боль, конечно, утихла, рана на сердце затянулась, и она смогла наконец посмотреть на случившееся с ней без истерик и рыданий, осмыслить, принять, уже не плакала в подушку по ночам как в первый месяц, проведенный здесь, но от тоски избавиться не смогла.
Чтобы освободить голову от гнетущих мыслей, Оксана нашла себе массу полезных и не очень занятий – она помогала бабушке по хозяйству, устроилась преподавателем танцев в какой-то местный крохотный дом культуры, а по вечерам изучала в библиотеке этого же учреждения искусство эпохи Возрождения по старым пыльным книгам, случайно обнаруженным между справочниками по агротехнологии и теплотехнике. Зачем? Она сама не могла объяснить. Возможно, чтобы восполнить пробелы образования. Может, для самоутверждения. Или для того, чтоб занять голову. Когда все известные мастера живописи были тщательным образом изучены, а их биографии законспектированы в толстую тетрадку, Оксана взялась за изучение медицинских словарей. Тут дело двигалось медленно, но девушка решила, что она не бросит это занятие. В планах была еще русская классика девятнадцатого века, которую она проигнорировала в школе, как раз Толстого и Достоевского ей хватит до лета. А там она обязательно еще что-нибудь придумает. Но главное, теперь она будет доводить до конца все, за что бы ни взялась. Будь то танцы, книги или усердная дрессировка не поддающегося ей Пифа.
Сегодня суббота, значит, можно отдохнуть. Правда, ее немного мучила совесть за то, что она валяется в кровати, когда ее бабушка уже давно встала и готовит завтрак. Но мучила не сильно. Бабушка ее очень любила и раз не разбудила утром, значит, справилась сама.
- Оксана, - услышала она голос бабули, - детка, ты проснулась?
- Проснулась…. – ответила девушка, снова потянувшись и сладко зевнув. Что ж, нужно вставать.
- Раз проснулась, тогда иди завтракать. – Оксана немного похудела, и бабушка была крайне озабочена этим фактом.
- Чего-то не хочется, бабуль…. – В последнее время… полгода, если точнее, у нее совсем не было аппетита. Завтракала Оксана поздно, чаще просто выпивала чашку растворимого кофе, чтоб проснуться.
- Опять не хочется? А, ну, живо марш за стол, пока я хворостину не взяла! – старушка усердно сердилась, сдерживая улыбку.
- Не боюсь я твоей хворостины, бабуль. Ты старенькая, тебе меня уже не догнать.
- Ох, и выросла на мою голову, языкастая…. – Серафима Петровна устало присела на стул. – Едь к родителям, пусть они с твоими голодовками сами разбираются. Это ж надо, девка выросла – кожа да кости. Ни тут… - старушка узловатым пальцем указала куда-то в район ее груди, - …ни там. – Это, наверное, касалось нижней части спины девушки. - В мои годы, деточка, на тебя женихи и не посмотрели бы.