В прошлом году мы встретились еще раз, и все повторилось снова. Всё те же усталые мольбы и те же грубости, срывавшиеся у меня с языка. Но мне как будто все же удалось убедить ее, до чего нелепо пытаться возобновить прежние отношения. К концу сезона мы все больше отдалялись друг от друга просто ей стало не так легко встретиться со мной: у меня появились другие интересы, и они поглотили меня целиком. Сейчас, когда я, лежа на своей койке, спокойно обо всем этом думаю, стараясь припомнить все по порядку, осень 1884 года кажется мне каким-то путаным кошмаром, в котором причудливо переплетаются свет и тени: мои ухаживания за Китти Мэннеринг, мои надежды, сомнения и страхи, наши долгие прогулки с нею верхом, мое робкое признание в любви, ее ответ; и вновь и вновь - бледное лицо женщины, которую провозят мимо меня на рикше, черные с белым ливреи (когда-то я так терпеливо их дожидался), махающая мне издали рука в перчатке, и всякий раз, когда миссис Уэссингтон встречала меня одного, что бывало редко, - ее однообразные, нудные оклики. Я любил Китти Мэннеринг, любил всем сердцем, безраздельно, и чем больше я любил ее, тем сильнее ненавидел Эгнис. В августе мы с Китти были помолвлены. На следующий день я встретил этих проклятых, пестрых как сороки джампани и, движимый каким-то мимолетным чувством жалости, остановился, чтобы все рассказать миссис Уэссингтон. Она уже знала.