– Отец, – сказал он, – чтобы все видели во мне истинного твоего сына, я кладу к твоим ногам эти доспехи всадника, вызвавшего меня на поединок и сраженного мною.
Услышав эти слова, консул отвернулся от сына и приказал трубить общий сбор; когда воины собрались, он молвил:
– Раз уж ты, Тит Манлий, не почитая ни консульской власти, ни отчей, вопреки запрету, без приказа, сразился с врагом и тем в меру тебе доступного подорвал в войске послушание, на котором зиждилось доныне римское государство, а меня поставил перед выбором – забыть либо о государстве, либо о себе и своих близких, то пусть лучше мы будем наказаны за наш поступок, чем государство станет дорогой ценою искупать наши прегрешения. Послужим же юношеству уроком, печальным, зато поучительным, на будущее. Конечно, ты дорог мне как природный мой сын, дорога и эта твоя доблесть, даже обманутая пустым призраком чести; но коль скоро надо либо смертью твоей скрепить священную власть консулов на войне, либо навсегда подорвать ее, оставив тебя безнаказанным, то ты, если подлинно нашей ты крови, не откажешься, верно, понести кару и тем восстановить воинское послушание, павшее по твоей вине. Ступай, ликтор, привяжи его к столбу.
После столь жестокого приказа все замерли, словно топор был занесен у каждого над головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но, когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле, как бы потеряв дар речи, словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такой торжественностью, какая только возможна в войске; а Манлиев правеж внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости».
Существовала в римском военно-уголовном законодательстве еще одна жуткая традиция, именуемая децимацией. Суть ее состояла в наказании смертной казнью по жребию каждого десятого при коллективных преступлениях и в случае ненахождения виновного. Самый известный пример – децимация, проведенная Марком Крассом во время Спартаковской войны. Тогда два римских легиона были разбиты арьергардом Спартака; причем многие воины, спасаясь бегством, бросили личное оружие.
Плутарх пишет:
«Красс вновь вооружил разбитые части, но потребовал от них поручителей о том, что оружие свое они впредь будут беречь. Отобрав затем 500 человек – зачинщиков бегства – и разделив их на 50 десятков, он приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку – на кого укажет жребий. Так Красс возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов; этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах».
Децимация применялась редко, потому что мужество никогда не покидало римлян, и случай с легионерами Красса – исключительный. Гораздо чаще римляне, не задумываясь, жертвовали своей жизнью, причем даже не по необходимости, а следуя велению души либо подчиняясь сомнительным предсказаниям прорицателей.
Во время Латинской войны, когда произошел «Манлиев правеж», как рассказывает Ливий, «обоим консулам было во сне одно и то же видение: муж, более величественный и благочестивый, чем обычный смертный, объявил, что полководец одной стороны и войско другой должны быть отданы богам преисподней и матери земле; в каком войске полководец обрек в жертву рати противника, а с ними и себя самого, тому народу и той стороне даруется победа. Консулы рассказали друг другу о своих сновидениях и решили принести жертвы как для отвращения гнева богов, так вместе с тем и для исполнения одним из консулов воли рока, если гадания по внутренностям будут согласными со сновидениями.
Когда ответы гаруспиков подтвердили невысказанную, но уже укрепившуюся в душах консулов уверенность, они призвали легатов и трибунов и, дабы во время боя добровольная смерть консула не устрашила войско, открыто объявили о воле богов; после того они уговорились между собою, что ради народа римского обречет себя в жертву тот из консулов, на чьем крыле римское войско начнет отступать».
Под натиском латинов дрогнуло левое крыло римлян, которым командовал консул Публий Деций. В общем-то ничего страшного не произошло – просто гастаты, первая линия римского строя, не выдержав натиска, отошли к принципам, занимавшим вторую линию, а третья линия, состоявшая из опытных триариев, вообще не вступала в дело. Тем не менее консул без лишних раздумий вскочил на коня и бросился в самую гущу врагов. Он погиб, но враги были повержены. Вещий был сон или нет, однако против фанатиков устоять трудно.
Еще один пример самопожертвования, весьма сомнительного с точки зрения целесообразности. В 362 году до н. э. в Риме произошло землетрясение. Прямо посреди форума возникла большая трещина; народ в страхе бросал в бездонную пропасть все, что было ценного в городе, чтобы умилостивить богов. Марк Курций, «юный и славный воин», в полном вооружении и с конем, убранным со всей пышностью, бросился в пропасть. Очередной подземный толчок соединил края разверзнувшейся земли.
В честь храброго воина назвали Курциево озеро – римляне умели чтить своих героев, они делали все, чтобы ни один достойный поступок не остался незамеченным. Это и было одной из причин, побуждавших граждан совершать подвиги. Римляне разработали целую систему поощрений и наград: материальных и моральных. Заслуженные легионеры получали повышенное жалованье. Воин, первым взошедший на крепостную стену, получал стенной венок; ценной наградой считался венок за спасение гражданина во время битвы. И конечно, пределом мечтаний любого военачальника была возможность прокатиться по улицам родного города в триумфальной колеснице.
Жизненный путь римлянина был чем-то сродни пути самурая, – то есть являлся подготовкой к смерти. Прощание с покойным весьма походило на подведение итогов всей его жизни и было весьма действенным агитационным мероприятием.
«Так, когда умирает кто-то из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам, где обыкновенно ставят покойника на ноги, дабы он виден был всем: в редких лишь случаях прах выставляется на ложе, – описывает печальную процедуру Полибий. – Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным, или же кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль.
Затем после погребения с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный киот, в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица покойника. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец – в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. По-дошедши к рострам, все они садятся по порядку на кресла из слоновой кости. Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного, – восторгается Полибий. – Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища?