Ш о к н е х т. Хорошая у вас работа, профессор. Вы назначаете людям, что им делать, а чего нет. На месте секретаря парткома у нас, в Карл-Маркс-Штадте, вы бы недолго продержались.
З и г е л ь к о в. А сколько продержались вы? Чуть поменьше одной пятилетки.
Ш о к н е х т. Но прежде двадцать лет работал на верфи.
З и г е л ь к о в. Не в этой должности. Я знаком с вашей анкетой.
Ш о к н е х т. На ответственных должностях я был все время.
З и г е л ь к о в. Приглушите фанфары. На меня такая музыка не действует. Вы забыли, что я основательно изучил возможности вашего организма.
Ш о к н е х т. Вы выполнили лишь свой долг, а мой долг обязывает меня столь же досконально знать организм нашего завода.
З и г е л ь к о в. Человек, заменивший вас, изучил его за это время не менее досконально. И попади вы не ко мне в лапы, другой врач отремонтировал бы ваш организм не хуже меня. Незаменимых людей нет, дружище Шокнехт. Куда же вы поедете?
Ш о к н е х т. Сошлите меня сами. Заприте меня. У вас есть такое право. К сожалению.
З и г е л ь к о в. Вы быстро складываете оружие, милейший. И хотите прикрыться моим авторитетом. А мне важно, чтобы вы разделили со мною заботы о вашем здоровье. Вы непрестанно говорите о совместной ответственности, а каков смысл такой песенки? Чуть что не по-вашему, отвечать должен другой. Авторитет медика опирается на веру его пациентов в медицину как в науку. Наша эпоха верит в пауку. Умники, правда, пьют чаек и консультируются у пастуха, заговаривающего болезни. Что делать, товарищ Шокнехт, нет у меня права оградить вас от общественной жизни. Я могу лишь напомнить вам о ящичках на мосту. А вы можете с ходу броситься в водоворот социалистического строительства. Ваше дело. Инфаркт миокарда — всего лишь модный каприз создателя, который скоро придумает что-нибудь другое. Не давайте сбивать себя с толку, полный вперед! Эмпиризм устарел, как средневековье, самоубийство — необходимая жертва на алтарь прогресса. Не уезжайте никуда. Лучше погубите себя геройски. И хотя в вашем заведении все идет как по маслу, словно вы никогда там не работали, вдруг это только видимость? Уйдите с головой в дела, спрашивайте и выпрашивайте, спорьте и указывайте, пойте и подпевайте вашим незаменимым голосом. Громко возвестите: социализм, товарищи, это для нас все! И затем сыграйте в ящик, с трагическим шепотом: погиб недаром. Конечно, не даром: погребение стоит денег. Но угробили вы себя напрасно. Что же это за общественный строй, создатели которого прямо-таки стремятся не дожить до него? Итак, какая же вас манит дорога?
Ш о к н е х т. Дорога в Рим.
З и г е л ь к о в (после небольшой паузы, горько). Видно, горбатого могила исправит. Жаль, я ведь поклялся вашим доблестным соратникам, что верну им вас без малейшего изъяна. Лечение, как уже говорилось, требует от нас взаимности. Не упрямьтесь, прошу вас.
Ш о к н е х т. Рим — это деревня в северной провинции. Двенадцать лет тому назад я помогал там в дни коллективизации.
З и г е л ь к о в. Выкрикивали лозунги и глушили всех музыкой из репродукторов. Я никогда не влез бы в такое жуткое дело.
Ш о к н е х т. В медицине вы влезали в сотни дел похуже.
З и г е л ь к о в. Ваше счастье, что у нас много общего в характере. Однако переоценивать этот факт нельзя. Просто чистая случайность.
Ш о к н е х т. Отметьте, я уезжаю в Рим.
З и г е л ь к о в. И не боитесь? Ведь у крестьян память, как у слонов.
Ш о к н е х т. При нормальных обстоятельствах мы поговорили бы с вами подробней, профессор.
З и г е л ь к о в. При нормальных обстоятельствах мы не встретились бы здесь. Но разве вы живете нормально? Такой, как вы, в любой день может оказаться в моих лапах. Полгода назад вас привезли ко мне, теперь я стану ездить за вами. Где ваш Рим?
Ш о к н е х т. Вы найдете его на карте. Прощайте. Спасибо за все. (Уходит по мосту.)
З и г е л ь к о в. Постойте!
Ш о к н е х т. В чем дело?
З и г е л ь к о в. Монетку…
Ш о к н е х т. Виноват. (Опускает монетку в правый ящик.) Почему вы открываете его именно одиннадцатого декабря?
З и г е л ь к о в. Одиннадцатое декабря — день здравоохранения, товарищ партийный секретарь.
Ш о к н е х т. А почему другой — двадцать первого апреля?