В помещении высокие потолки (когда-то здесь размещались дворцовые конюшни). Темно: ставни закрыты, окна зашторены, и вы немедленно забываете о толпах туристов и страшной жаре на улицах современного Рима. Кондиционеры не видны, но эффективны, так что в помещении прохладно. Возле двери стоит неуклюжий прилавок с выпечными изделиями, вид у них неаппетитный, однако это — хитрость. Мой опыт подсказывает, что римская паста или пироги дают обратный эффект: они не так хороши, как выглядят. Здесь же непривлекательные на вид угощения тают во рту. Невысокая немолодая женщина в аккуратной хлопчатобумажной форме указывает стол, и вы садитесь на сплетенное из тростника сидение. Первоначально интерьер задумывался как японский, несколько маленьких ширм и декоративных вееров все еще напоминают об этом, но главное впечатление складывается от широких панелей полированного дерева серовато-зеленого цвета. Меню предлагает широкий выбор чаев и множество настоящих английских деревенских закусок. Вы можете подойти и выбрать пирог. Помните: выбирайте самый некрасивый.
Чай подают в низкой зеленой керамической посуде, но после реверансов в сторону Нагасаки следует серебряная посуда из Шеффилда, с ручками на крышках в виде крошечных котов. Если хотите живого разнообразия, взгляните на более гладких и сытых итальянских кошек, растянувшихся на экране радиатора (зимой в помещении тепло). На столе непременно стоит чайник с горячей водой, заварочный чайник, блюдце с лимоном и сосуд с молоком. Посетители здесь разные. В прошлый раз справа от меня сидели две французские пары, а слева — пожилая итальянка аристократического вида. Она ела гренки с сыром.
Такое соседство заставило меня задуматься над тем, как по-разному стареют француженки и итальянки. Француженки оставляют бесшабашность юности, надевают платья из тонкой мягкой материи, отказываются от макияжа, а итальянские женщины не могут проститься со своим порой агрессивным декольте. Похожая на птичку графиня красовалась в ярко-красном платье без рукавов, черные, как смоль, волосы были уложены в сложную прическу. На вид ей было под девяносто. Прежде чем уйти, она долго пудрилась перед зеркалом, после чего схватила сумку и зонт (поскольку за окнами стоял август, зонтик был от солнца). Лицо дамы выражало решимость человека, которому нужно собрать имеющиеся в запасе силы для совершения самого простого и обычного действия. Чай в «Бэбингтон», по всей видимости, был ритуалом, от которого она не желала отступать. Я смотрел на нее с восхищением.
В пятидесятых годах Мортон считал цены на чай умеренными. Об этом написано в его книге «Рим: прогулки по Вечному городу» (1960). Он обладал очень хорошей памятью путешественника, принадлежащего к среднему классу. Помнил, как обстояло дело в 1920-х годах и был привычен к возрастающей дороговизне труда домашней прислуги. Он схватывает атмосферу места, замечательно сравнивает разные периоды, хотя я сомневаюсь относительно описания им «современной» одежды.
«Чайная Бэбингтон» продолжает готовить чай в мире, очень отличном от мира 1893 года. Сомневаюсь, правда, что мисс Бэбингтон понравились бы нынешние, в открытых майках и разноцветных пляжных рубашках из Майами, туристы, которые теперь сюда заходят. Но есть и другие клиенты. Вы сразу обратите внимание на небольшие кружки графинь и маркиз, попивающих чай и беседующих на том английском, которому их обучили великие послы Англии в Италии — английские гувернантки. Покойный король Испании Альфонсо любил чай и был убежденным бэбингтонцем.
Мортон всегда носил твидовый костюм и галстук, и интересовали его больше marchesi[46], а не туристы в «разноцветных пляжных рубашках из Майами».
По мнению Луиджи Бардзини, британский интернационализм, свойственный «Чайной Бэбингтон», был своего рода фетишем для римской буржуазии, посещавшей чайную в период между двумя войнами. Они «проживали свои жизни в соответствии с поведенческими установками, заимствованными из-за границы»: французские романы, английские гувернантки, швейцарские школы, американские фильмы. Такое настроение прекрасно воссоздано в романе Альберто Моравиа «Равнодушные», а позднее в сентиментальном, но увлекательном автобиографическом фильме Франко Дзеффирелли «Чай с Муссолини».