Многие слышали о пренебрежительном высказывании австрийского политика Меттерниха по поводу Италии — «это всего лишь географическое понятие». Политическая дилемма, вставшая перед государством вслед за скандалом «Танджентополи», отражает то же чувство. Предстоит ли Италии, вновь объединившись, выжить в новом тысячелетии или расколоться на Север и Юг, как предлагает партия «Северная лига»? Что бы ни говорили о Сильвио Берлускони, но в 1993 году он создал «Форца, Италия», а стало быть, ясно заявил о своей позиции истинного патриота. Ричард Оуэн, корреспондент «Таймс» в Риме, отмечает откровенную гордость, с которой Берлускони относится к своему долгу перед страной. На первый план выступает концепция «Форца, Италия», эти слова итальянцы кричат на стадионе, подбадривая «адзури» — национальную сборную в голубой форме. Затем выявляется почти тэтчеровский подход к взаимоотношениям профсоюзов и государственной власти; до сих пор никто всерьез не обсуждал, что нужно сделать для модернизации роли итальянских профсоюзов в жизни трудящихся, никто не призывал пересмотреть незыблемость власти государственных институтов в этих вопросах. Добавим к этому позицию Берлускони на мировой сцене — приглашение Блэра с супругой на выходные и поддержку действий Буша в Ираке. Угодливость? Или расчетливая политика второстепенного государства?
Как смотреть на Берлускони? Этот самовыдвиженец, скромный слуга государства, действует незатейливо, но эффективно: вступает в позорные союзы с расистскими элементами, желающими репатриации иммигрантов, принимает постыдные меры для защиты себя от личного преследования. В ответ на его «успех» произошло объединение оппозиционных партий. Кажется неизбежной эра партийных альянсов с традиционным итальянским трансформизмом и делением на левые и правые фланги. Следует заметить, что непримиримость подвержена переменам, как и все остальное. Возможно, трансформизм снова станет самой характерной итальянской чертой.
Глава тринадцатая
Фашистская эра
Adesso e in boccio; presto si aprirà.
Сейчас это только бутон, но он скоро распустится.
Казалось, это сон или, точнее, фантастический кошмар. Я смотрел с галереи на руины империи: мосты, башни и военные машины. Они пылились под высоким сводом. Из темноты, ряд за рядом, на меня скалились щербатые бюсты правителей. В каждом углу плакаты и информационные доски, их тексты, требовавшие внимания, обращались в далекое прошлое. Столько усилий, физических и интеллектуальных, преобразовалось в мусор, на что, впрочем, они были обречены изначально. Словно лишенный иллюзий и утративший власть диктатор, я тяжело облокотился на потрескавшуюся и пыльную балюстраду. Лучше бы проснуться и ничего этого не видеть. Я содрогнулся и подумал, что чувство, овладевшее мной, противоположно тому, что я испытывал на Яникуле. Я задумался о ничтожности вещей и напрасности человеческого труда, а это совсем не то, что мне хотелось бы сказать о Риме. Это был скачок в пространстве и времени, римский вариант «Гибели богов», не хватало только вагнеровского саундтрека.
Вернувшись из мгновенной фантазии в реальный мир, я увидел, что по гулким залам Музея римской цивилизации, кроме меня, в это ранее утро бродят всего двое посетителей. Несомненно, я был одинок в своих раздумьях о фантастическом пространстве с тысячей макетов и гипсовых слепков — экспонатов, составлявших некогда плоть и кровь этого места, а ныне брошенных умирать. Их изготовили для двух крупных выставок — 1911 и 1937 годов. Экспонаты должны были представлять все аспекты жизни античного Рима. Вторую выставку приурочили к окончанию строительства площади императора Августа. На открытии должны были снять покрывало с восстановленного Алтаря Мира. Я шел спотыкаясь мимо макетов по смоделированной дороге — она начиналась от колонны Траяна. Все это, наверное, было очень ценно, однако воображение молчало. Нет, я смотрел на все как на хаос, даже трагедию — упадок и гибель коллекции и цивилизации.
Как и во многих других римских музеях, здесь шла реставрация. Как и во многих других музеях, работа была не на годы, а на десятилетия. Рим построили не за один день; музеи меняли не за один сезон. Даже УРЭ (Esposizone Universale di Roma — Универсальная римская экспозиция) не была закончена к сроку. Работы начали в 1938 году на южной окраине Рима, а окончание планировали на 1942 год. Строительство по проекту архитектора Марчелло Пьячентини так и не было завершено, поскольку в Европе разразилась война, и фашистская Италия с восторгом последовала за нацистской Германией. Во время итальянской кампании 1943–1944 годов союзные войска избрали выставку как хорошую цель. Многие павильоны УРЭ были разбомблены, и только в 1952 году началась полномасштабная реконструкция: устраняли ущерб, заканчивали то, к чему до войны еще и не приступали. Все еще новая цитадель, идеальный город, родившийся в фашистскую эру, грубее и тенденциознее реабилитированный, оказался подходящим местом для республиканских министерств. На территории построили спортивные сооружения для римской олимпиады 1960 года. Первоначально скромная, но достойная строительная схема — «дом для героев» — постепенно превратилась в территорию для фешенебельных построек. Здесь появились дорогие магазины, и район попал в число самых престижных. Тут мы с вами и остановимся.