"Жди меня и я вернусь. Только очень жди"... - зашептала Кристина и замерла, покрываясь мурашками. Звуки родного языка, эти знакомые, до безразличия зачитанные строки вдруг ожили, переполняя душу любовью и верой. Она стала жадно вспоминать то, что засело в памяти из школьной программы и помимо её - все, что читала, слышала с телевизионного экрана и магнитофонных кассет. "Не уезжай, ты мой голубчик, печально жить мне без тебя..." Господи! Это откуда? Из купеческого дома в провинциальном приволжском городке? Из какой далекой, чужой жизни?
Кристина присела на поваленное дерево, стараясь не думать, не чувствовать, не считать минуты. Край неба на востоке стремительно светлел, где-то совсем рядом блеяли овцы, подгоняемые пастухом, промчались по шоссе с грохотом и вспышками фар мотоциклисты... Ночь подходила к концу, а Санта не возвращался.
Услышав шум приближающегося автомобиля, Кристина присела, прячась за дерево. Шуршание шин по гравию смолкло, хлопнула дверца. Она замерла, напряженно прислушиваясь. Хруст веток и шепот: "Кристи!" А затем тихое посвистывание - "Сердце красавиц склонно к измене..." Она рванулась навстречу и попала прямо в распахнутые объятия. Санта тяжело дышал, прижимая её к себе:
- Фу! Чертовщина какая! Дай мне прийти в себя... Я же потерял тебя, детка! Битый час рыщу вдоль дороги... Неужели спутал деревья? Я ведь специально запомнил кривую сосну!
- Все в порядке. Я даже не успела испугаться, - соврала Кристина. Теперь-то, на его теплой груди, она чувствовала себя отважной и сильной.
- Следуйте за мной, синьорина Ларина. Экипаж ждет вас.
Но Кристина не послушалась. Преградив путь Санте, она подняла к нему счастливое лицо. Ресницы опущены, на приоткрытых губах застыло предвкушение чуда.
... Сбылось! Майский вечер на подмосковном шоссе, выбежавший из "мерседеса" мужчина обнимает застывшую на обочине Тинку... Он касается бережными, врачующими поцелуями припухших губ с темнеющей корочкой ссадины, он хочет зализать ранку. Но через секунду поцелуй превращается в яростное слияние, и солоноватый привкус крови кружит голову животным, жадным безрассудством...
У дороги их ждала пустая легковушка с погашенными фарами, с фургончиком вместо салона. Санта открыл переднюю дверцу, Кристина бросилась на жесткое, пропахшее рыбой сиденье. Мотор завелся не сразу, но автомобиль тронулся, послушно набирая скорость.
- Твой дружок - хитрющий малый, - подмигнул Санта. - Номер замазал грязью. Фары зажгу, когда выедем из деревьев. А то как бы хозяин не привязался.
- Ты украл этот несчастный автомобиль у бедняги-рыбака... - догадалась Кристи.
- Украл, угнал, умыкнул. Сегодня у несчастного протухнет улов - ему не на чем будет везти его на рынок... Давай, взгрустнем, Кристи. Подумаем о его голодных детишках.
- Не будем. Все так отлично устроилось! Ведь этот мужик был бы счастлив, если бы мог знать, каким замечательным людям он помог спасти свою шкуру.
- Чудесная теория экспроприации! Примерно так думали в семнадцатом году российские революционеры: поганые, загнившие в своей роскоши буржуи будут рады поделиться награбленным добром со своим прекрасным народом... Но ты права, наш страдалец будет благодарен и рад, ведь я оставил в его почтовом ящике очень приличную сумму. Правда, без благодарственной записки.
- Откуда у тебя взялись деньги? - удивилась Кристина, все время помимо своей воли старавшаяся подметить в рассказах Санты противоречия. Кошелька в его рубахе и брюках она не заметила.
- Хочешь, скажу правду? - Он дерзко посмотрел на нее. - В самом деле, хочешь? Ну, так лови свой мяч, моя недоверчивая крошка: я снял кассу. То есть ограбил банк. Я экспроприировал доходы "Лиловой свиньи". Можешь рыдать от жалости к толстяку.
- Ну, нет. Парфюмо задолжал мне за неделю И виновен в том, что навел на меня бандитов. - Кристина довольно хмыкнула. - Кажется, я вхожу во вкус. Жаль, что меня не было рядом, - с удовольствием плюнула бы в его мерзкую физиономию!
- Еще пару банков и, внимание: "На дорогах Италии новые Бонни и Клайд!" - захлебываясь от восхищения и ужаса, объявляют газеты. Я не прочь, - искоса глянул Санта.
- Кристина и Романо! - поправила его развеселившаяся спутница. - Нет, слишком романтично. С такими именами только монастыри основывать.
- Или подавать брачные объявления, - подхватил Санта. - Красиво будет и на афише: дуэт Кристи-Рома. Что предпочитаете спеть, дорогая?
- Из фильма "Мужчина и женщина" Лелюша, знаешь?
- Извольте. Ведь уже сняли продолжение "Мужчина и женщина через двадцать лет".
- Они оказались счастливы? Что там случилось, расскажи!
- Я не смотрел. Но, кажется, да... Та-ра-ра шаба да бада... Та-ра-ра шаба да ба да... Ну, что притихла? Подхватывай! Я ведь теперь только подпевать могу.
- Никогда не могла предположить, что от горя до счастья всего один шаг.
- Как от ненависти до любви, - подметил Санта, глядя в зеркальце на посерьезневшую Кристину.
- А в обратную сторону ещё короче. Уж я-то знаю, - пробормотала она, научившаяся в несколько секунд расставаться с самыми радужными иллюзиями.
- Ничего ты не знаешь, детка. У тебя вообще ещё ничего настоящего в жизни не было. Одни игрушки. Поверь умудренному жизнью пройдохе. - Санта наклонился и быстро прошептал ей в самое ухо. - Если не затруднит, называй меня Рома, дорогая. Я страшно тщеславен.
Когда они въехали во двор большого старинного дома, окруженного парком, Санта с облегчением откинулся на спинку продавленного сидения:
- Мы на месте, синьорина. Извольте выходить... Да, рановато для визитов.
Похоже, что дом спал. Ничего не нарушало тишину, часть окон второго этажа, не закрытая ставнями, отражала утреннее солнце, над клумбой с ранними весенними цветами вспархивали струйки вращающейся поливалки. Пара каменных грифонов на площадке, венчающей полукруглую колоннаду центрального подъезда, держала в когтистых лапах тяжелый герб.
Едва лишь посетители - грязные, оборванные, пропахшие рыбой, пересекли выложенную камнем площадку, из дверей появился пожилой привратник в ливрее и белых гольфах, склоняясь в почтительном поклоне. Вслед за ним на ступени выбежала почтенная женщина, протягивая к приехавшим распахнутые руки.
- Мама Паола! - воскликнул Санта, бросаясь в её объятия, в черный шелк дорогого, расшитого стеклярусом платья.