— И все это время ты тайно готовил мне сюрприз, обнимаясь с Роксаной.
— Рокси и Луиджи были единственными, кого я посвятил в тайну готовящегося спектакля. Мне надо было столько сделать, не попадаясь тебе на глаза…
— И ты заставлял меня изнывать от ревности… Да я чувствовала себя самым несчастным существом на свете… Господи, как же ты мучил меня!
— Я?! — Санта вскочил от изумления. — Ты бросала меня из огня в лед то приближая, то отстраняя. Ты чахла от тоски, мечтая о возвращении домой… Ты насмехалась над всеми моими мыслями… Я ревновал тебя к Геннадию и даже к несуществующему в природе Кловисимо… Я начинал сомневаться в всем…
— И даже в том, что это твой ребенок?
— Э, нет! Узнал я о твоем положении от Геннадия. Но это был лишь факт, подтвердивший мою интуитивную догадку. Когда я увидел в подмосковном, залитом дождем садике бледную, несчастную девочку, я понял чем-то более мудрым, чем мозги, что она носит моего ребенка. И тут же сообразил, когда это произошло. Потому что уже думал о новой жизни, лежа у моря на теплой гальке рядом с тобой и рассматривая бездонное небо! Я догадывался, нет знал: а вот сейчас, в эти самые мгновения началась жизнь моего сына!
— Поэтому и не спросил меня про таблетки? — вспомнила Кристина. — Я тогда ответила неопределенно, но уже поняла: все — залетела!
Кристина вдруг нахмурилась:
— А почему же ты заявил мне по дороге сюда, что ненавидишь детей?
— Я?! Ах, мне просто хотелось отречься от своих брачных планов в тихом городке под Зальцбургом. Как же я мог любить каких-то чужих, ненужных, воображаемых детей, когда уже ждал своего?
Оправдание Санты было столь искренним и в то же время шутовским, что Кристина крепко схватила его за волосы:
— Признавайся сейчас же во всем: сколько стоило это платье? Кто водрузил каменную наяду у входа в дом и зачем тебе понадобился «фонтан иллюзий»?
— Уфф! Может быть, потом? «Суд удаляется на перерыв», — как объявлял наш любезный мэтр в Дворце правосудия. Ну, ладно, коротко: платье от Диора. Наяду, конечно, придумал я, воображая, как мы вместе с тобой посмеемся у её ног над всей этой историей с Антонелли. Она же — точная твоя копия и вся в слезах — разве не заметила?
— Виновник моих слез — ты… Я так мечтала во что бы то ни стало сохранить нашего ребенка а ты пренебрегал мной!
— Да, кажется, нам хватит разбирательств на весь медовый месяц. Но все же, признайся — суровые грифоны со своей заповедью потрясли тебя! Н-нет! Я не сооружал этот шедевр, я лишь починил вещь которую любил с детства… Мне было всего лет пять, когда я оказался здесь. Единственный раз, до этой весны и лишь тогда я увидел своего парализованного прадеда. Его давно считали помешанным. Худой и сутулый, как больная птица, Федерико дель Форте просиживал у себя в лабиринте вон там, в той башенке, и что-то писал. Едва увидев меня, привезенного гувернанткой, он велел лакею выкатить свое инвалидное кресло в сад и я долго молча следовал за печальным кортежем по кипарисовой аллее. Наконец, мы прибыли к грифонам. И мне показалось тогда, что дед очень похож на этих мифических птиц. Я спрятался за спину лакея.
— Читай! — приказал мне Джеромо, тыча кривым пальцем в сторону чаши.
— Не умею… такие буквы, — пробурчал я, чуть не плача.
Тогда прочел он. Голосом, полным такой мелодии и трепета, что в моей душе навсегда что-то перевернулось. «SE NON E VERO, E BEN TROVATO»… Понимаешь, как орган в соборе: торжественно, просветленно… Собственно, после этого я уже не мог не стать Сантой, не мог не придумывать, не петь. А прадед, оказывается, сочинял сказки. Целые папки остались после его смерти в библиотеке. Наверно, нас дожидаются… Меня поразило название, вытесненное на сафьяновой обложке: «Когда зацветут гиацинты».
— Да, я сразу почувствовала это… ну, какую-то связь между всеми нами, живыми, ушедшими, воображаемыми, настоящими… Только сейчас не могу… не могу уловить, — шептала Кристина, глядя широко раскрытыми глазами в распахнувшееся за балконной дверью небо. — Неважно, какими путями — но все ниточки связались в узел…
— Самое сложное, графиня, состояло в том, чтобы повернуть время вспять. Мне было необходимо завалить тебя этими цветами! Но ведь гиацинты отцвели месяц назад! Теперь то в наших теплицах их будут выращивать круглый год.
— Если бы это все увидела бабушка….
— Кстати у меня есть для тебя послание дорогая. — Санта передал Кристине сложенную телеграмму. — Здесь, кажется, шифровка.
Русские слова, написанные латинскими буквами, выглядели невероятно: «Поздравляем бракосочетанием, желаем счастья мама бабушка Фил». Кристина недоуменно посмотрела на Санту, повторив по-итальянски — «мама, бабушка, Фил»…
— Я предупредил их о свадьбе неделю назад. Жаль, я ещё не знал, что стану графом и не смог шикануть подписью… Ведь они были далеко не в восторге от моего московского вида… Я не злопамятный — о всех вспомнил. И еще, вот что, детка — осенью мы ждем твоих родных к себе в гости, ведь правда?
Кристина схватила жениха и, завизжав от радости, стиснула его в объятиях. В то же мгновение раздался оглушительный трест — в небо взвились фейерверки. Радужное сияние заполнило комнату, хороводы пестрых теней плясали по стенам, а огненный праздник не прекращался — стрелами взмывали в небо ракеты, рассыпались в воздухе фонтанами искр, бешено вращались над парком гигантские пылающие колеса. Залп следовал за залпом, освещая окрестности…
— Долой, долой именитые кружева! Оставим в свидетелях только «принца». Ты так украшаешь его, детка! — Нетерпеливо сорвав одежду, Санта любовался распростертой перед ним женщиной.
Длинные шелковистые пряди разметаны по атласному покрывалу, глаза на бледном лице загадочно чернеют, а в алмазной капле, притаившейся на груди, вспыхивают радужные отсветы фейерверков. Санта прильнул к ней губами и согревал до тех пор, пока камень не стал теплым, слившись в единое целое с разгоряченными телами…
… — Ты так осторожничал, милый. Будто обнимал хрустальную вазу, заметила Кристина, когда Санта удовлетворенно прильнул к её плечу.
— Я боюсь за нашего малыша. Все это время мне казалось, то с тобой что-то неладно. Доктор успокоил меня, но все же…
— Все же он рекомендовал быть осторожным и ты не решался проникнуть с дурными намерениями в мою девичью спальню?
— Если бы ты знала, чего не это стоил! Я и не предполагал, что сумею быть таким сдержанным. Но становилось прост невмоготу — ты была рядом, но… Я старался не смотреть на тебя, потому что заводился от одного взгляда. От этого злился и, наверно, вел себя глупо.
— Я думала, что совсем безразлична тебе.
— Ты дивная, детка. Ты — волшебство, погибель. А я — страстный южный дикарь, измученный воздержанием… Но мы ведь наверстаем свое, правда? Когда эта кроха будет спать у себя в колыбельке. — Целуя живот Кристины, Санта вдруг прижался к нему щекой:
— Что это, слышишь? Смотри, смотри, он шевелится! Держи здесь, это, кажется, пятка… Он двинул меня прямо в нос!
— Значит, через восемнадцать недель мы станем мамой и папой. Кристина крепко сжала щеки Санты и притянула его к себе. — Отвечайте, граф дель Форте, вам непременно нужен сын?
— Ну, конечно! Но он не обязательно должен быть первым. Мальчишка или девочка — наш первенец будет очень любимым ребенком — вот это я знаю точно. И ещё то, что он совершенно определенно не будет последним.
— А я знаю точно ещё дно: кто бы это ни был — сын или дочь — мы назовем его Рома. — Кристина поцеловала тянущиеся к ней губы и мечтательно выдохнула: «Рим, конечно, Рим!»