Солово проявил легкое беспокойство.
— Я не священник и не теолог, — произнес от мягко, — однако посоветовал бы вам, Гарольд, осторожно отнестись к своей теории приблизительной святости.
— Я это понимаю, адмирал. Находясь среди столь многих людей, стремящихся к святости, стучась в дверь избранного Богом представителя, приходится очищаться. К тому же здесь это мне удается легче — рядом нет ни скоттов, ни уэльсцев!
— Ах да… — промолвил Солово, опасаясь, что, не желая того, запалил фитиль. Так и вышло.
— Я прожил добропорядочную жизнь, — начал Годвин с заученной сосредоточенностью. — И мне не в чем просить прощения (разве только в церкви). Я убил столько скоттов и уэльсцев, сколько может пожелать человек.
Солово в легком смятении попытался затормозить прилив.
— Я встречался с этими остатками кельтов…
— Адмирал, скотты — не кельты, — прервал его Годвин, не слушая, не разбирая и не думая над словами гостя. — Они кровь от моей крови, что делает дело еще интереснее. Я хочу сказать, что сам против них ничего не имею (разве что чуточку — против уэльсцев…). По отдельности они мне даже приятны. Но вот только начнут собираться в группы, как сразу возникает желание засыпать их всем содержимым колчана. Боюсь, что именно так обстоит дело. То есть большой лук был изобретен специально ради скоттов.
— Ну, Гарольд… — выговорил адмирал, уносимый потоком.
— Я-то предпочитаю бить уэльсцев. Но они чаще всего сразу же выкидывают белый флаг, так что особо не повеселишься. Понятно, о чем я? Если бы скотты не обитали рядом с моим краем, я бы, наверное, оставил их в покое, но они живут по соседству, поэтому и приходится…
— В самом деле, — вежливо согласился Солово, переходя к мыслям о том, что будет на обед.
— Учтите, меня доконала битва на Флодденском поле.[89] Я так поработал там, что мне больше некуда деться, не оставалось ни одной профессиональной вершины. Поэтому я и могу проводить остаток дней своих в Борго[90] и вымаливать прощение грехов, как уже говорил. Вот почему я здесь. Брр! Флодден! Нет, это была битва, а не удача везунчика Баннокберна… Я рассказывал вам, адмирал, про Флодден?
— По-моему, да, Гарольд; быть может, хотя бы раз…
— Избави нас, Боже! Вот это был видок. Они потеряли своего короля Джеймса IV, двенадцать графов, девятнадцать баронов, три с лишним сотни рыцарей и лордов, архиепископа Сент-Андруса, двух епископов, двух аббатов и провоста[91] Эдинбурга. Ну и… большую часть войска. А мы просто отступили от их шилтронов[92] и поливали… наконец, они просто падали рядами, мертвым на земле не было места. Кстати, о песенках, ха-ха-ха! Что вы думаете о волынках, адмирал?
— Не то, чтобы я позволял этому предмету определять мою жизнь, но…
— А я их ненавижу. Скотты не перестают играть на них — вы это знаете, — и некоторые из Северной Англии тоже, поэтому в своей книге я зову их почетными скоттами. Итак, когда мы, наконец, увязли, — это я про Флодден, — я принялся разыскивать волынщиков, просто чтобы они знали мое мнение о тех звуках, которые они издают. Кроме того, я добыл двух предводителей кланов. Их клейморы[93] украшают комнату, где я храню трофеи и прочие фамильные драгоценности. Я отрезал им уши, только они протухли, и мне пришлось выбросить их.
Адмирал Солово подумал, что заметил проблеск надежды, сулящий избавление от рассказа о кровавом пиршестве.
— Гарольд, вы упомянули свою семью; все ваши тоже были такими воинами и путешественниками, как и вы?
— О да, скитальцы, вояки и крестоносцы — и никакой симпатии к скоттам. Взять, например, Тостига Годвина. Он был варягом[94] и успел оставить Константинополь как раз перед тем, как его взяли крестоносцы в 1204 году. Потом был еще Мрачный Годвин, прозванный «Уэссекской смертью». Он… но о чем говорить, у меня есть огромное родословное дерево, в той комнате, где трофеи. Пойдемте наверх, я все покажу вам; к тому же там и светлее.
«Умасленный и укрощенный» до полной покорности, Солово механически последовал за Годвином по заставленной лестнице. Несмотря на позывы к дремоте, он чувствовал себя беспокойно: нечто смущало его ум, предотвращая благотворное забвение.
Потом, уже на верхней ступени, до него дошло.
— А почему, — спросил он, — в трофейной свет лучше?
— Потому что, — живо ответил Годвин, — Тостиг-варяг кое-что вывез из Константинополя. С тех пор мы храним в семье эту вещь, и я к ней привязался. Я хочу сказать, что она не только ценная, но и удобная. Дело в том, что в нее можно вставить целых семь свечей — толстых таких…
— Мне было весьма жаль услышать о вашем друге Годвине, — проговорил папа Климент VII. — Трагический случай.
— Благодарю вас, ваше святейшество, — сказал Солово. — Стилеты опасная вещь, и если чистить их при свечах, люди всегда на них натыкаются.
— Быть может, он не знал, что пружина была взведена, — покатился со смеху кардинал, которого делала смелым относительно неудачная карьера. Быстрым взглядом папа заставил замолчать его.
— Значит, менора у вас, адмирал, и в полной сохранности?
— Конечно. Годвин последним своим желанием поручил ее моему попечению. Теперь она находится среди моих сбережений, ваше святейшество, а они укрыты в более безопасном тайнике, чем этот зал. Остается лишь водрузить ее на подобающее место.
— Которое… где же оно находится? — спросил Климент с неподдельным любопытством.
— А это я прошу подсказать мне, ваше святейшество.
— Дай наммм… — елейно прошептал черный гибрид угря и человека, небрежно облокотясь на спинку папского трона. — Дай наммм.
Адмирал Солово с большим трудом оторвал взгляд от эмиссара Диббука, которого, как было ясно, никто не видел и не слышал, кроме него самого.
— Прошу прощения, ваше святейшество?
— Я сказал, адмирал, что мои ночные страдания значительно облегчились, когда менора оказалась в нашем распоряжении. Остается лишь прекратить их существование.
— Я не отдохну, пока это не свершится, — Солово изобразил подходящую степень утомления на ревностной службе.
— Нет! — ответил Угорь, с угрожающим видом спускаясь в зал. — Вы отдадите его на-а-амм. — Адмирал отметил, что рот исчадия ада невероятно набит зубами.
— Тогда приступайте к своему делу, верный слуга, — проговорил Климент. — Избавьте меня от снов, и вы получите все обещанное.
Солово расставил ловушку.
— Власть над островом Капри? — спросил он. — Публичное отпущение моих грехов? — Услышав последнее предложение, собравшиеся клирики и советники дружно охнули: слишком уж дорого брал адмирал.
— Капри — это безусловно, — ответил папа нерешительно. — Однако насчет второго следует подумать: может выйти скандал.
Солово был удовлетворен. Власть над островом сибаритов просто приглашала его во Вселенную, исполненную греха.
Угорь, оказавшийся в опасной близости, наклонился к уху Солово с гнусным шепотом:
— Отдай своей волей наммм, и ты получишь всякую книгу и задницу, какую только пожелаешь.
Имея таким образом основания для новых раздумий, адмирал приблизился к двери, вновь отворившейся в неизведанное: на этот раз перед ним оказалась огражденная стенами лужайка, украшенная в соответствии с модой века изрядным количеством цветов и плодовых деревьев, посреди которых восседал не кто иной, как равви Мегиллах.
— Привет, равви, — с непринужденностью бывалого солдата поздоровался Солово, — а что находится за этими высокими стенами, можно спросить?
— Ничего, — ответил другой почтенный старец, выбираясь из своего укрытия в кустах. — Я уже смотрел — бесконечная пустота простирается во все стороны. Мы парим.
— Я знаю вас, — проговорил Солово, решительно взмахивая немедленно оказавшимся в руке стилетом. — Я слыхал, что вы умираете.
Старик улыбнулся.
— Так и есть. Точнее, сейчас я на смертном одре, однако мне предоставлена последняя великая возможность побывать здесь.
89
эта битва произошла 9 сентября 1513 года; англичане встретили вторгшихся скоттов возле Бранкстона, Нортумберленд; наверное, наиболее сокрушительное из всех поражений шотландцев
90
английский квартал Рима, существовавший со времен первых англосаксонских паломников; название происходит от английского слова «Borough» — небольшой город
94
вооруженный топорами «иностранный легион» и гвардия византийских императоров, во многом состоявшие из североевропейцев, а после 1066 года — англичан и славян