— И самым эффективным образом, — подтвердил турок. — Во всяком случае, он дал мне знать. — Паша жестом отдал приказание рослому янычару, караулившему у боковой двери, и в ослепительно белый приемный зал втолкнули грязного пленника. — Этот человек послужил средством для передачи послания, — пояснил он.
Сей несчастный, явно европейского происхождения, был уже отлично натаскан. Под зловещим взглядом янычара он поведал свою повесть незнакомцу.
— Я рыбачил, — проговорил он на скверно заученном и ломаном турецком языке, — у Мальты, где я живу.
— Жил, — поправил его Энвер-паша. — Забыл прошедшее время.
— Жил. И тут человек — то, что осталось от него, — поднялся из моря передо мной и встал, как на твердой земле или словно Христос на Галилейском море.
Ученый, любовь которого к Риму и Греции укоренила в нем страх перед христианством и его божественным Основателем и устойчивое неприятие того и другого, скривился, услышав сравнение. Девица-черкешенка, соскучившись, зевнула и решила соснуть.
— А потом он сказал мне, куда идти, что сообщить и кому. Он обещал мне великие сокровища, если я послушаюсь, и пригрозил проклятием. И вот я здесь.
— И теперь уйдешь отсюда! — усмехнулся Энвер-паша, прислушивавшийся к речи рыбака, и жестом пухлой руки велел выдворить его из зала. Венецианец, — серьезным тоном обратился паша к ученому, — не забыл свое дело и по ту сторону могилы. Он был у нас среди лучших.
— Быть может, и все еще остается… — предположил ученый.
— Нет, — небрежно ответил Энвер-паша, — море и его обитатели творят самые ужасные вещи с безжизненной плотью. Никакое волшебство не может навеки предотвратить распад.
— Да, это так! — согласился ученый, весьма хорошо знакомый с разложением плоти.
— Конечно, — расцвел бело-золотой улыбкой Энвер-паша. — Как же иначе? Вы должны знать, что «Hermeticum» учит умению вдохнуть божественную эссенцию в статую…
— Знаю, — уверенным тоном подтвердил ученый. — Так мы сохраним языческий пантеон для грядущих дней.
— Именно так. Но венецианец имел доступ к более глубоким учениям, позволяющим дольше приковать летучую душу к ее плотской тюрьме.
— Я и не знал этого! — ахнул ученый, забыв на короткое мгновение о важности — таково было его изумление.
— Поскольку ваша роль, брат, невелика, в наших советах, — нанес паша жестокую рану, — мы решили не просвещать вас до нужного времени. Рыбаку было ведено сказать мне лишь два слова: капитан Солово.
— И вы не хотите, чтобы я вытряхнул эту… песчинку из наших сандалий? — спросил ученый, чей внутренний мир в какой-то миг буквально перевернулся.
— Нет, — возразил паша, ласково поглаживая прикрытый тонкой тканью задок гурии,[20] распростершейся возле него. — Я хочу, чтобы вы отыскали его.
— Могу ли я спросить: почему?
Паша кивнул, перемещая ладонь в более интимное место.
— На вашем новом в данный момент уровне… да, пожалуй. По самому странному из совпадений, в которые мы, как вам известно, не верим, случилось так, что этот Сол-ово оказался одним из нас. Среди всех пригодных для этого дела мастеров венецианец отыскал единственного пирата в наших рядах. Совершенно невероятно, что этот человек вернулся в наше поле зрения и одновременно создал вакансию для себя. Ему, без сомнения, везет в отличие от венецианца. К тому же я знаю, что он числится среди наших главных вложений — брусок стали нашей собственной ковки. Вот почему, когда его найдут, я хочу, чтобы вы задействовали Папское собрание, за исключением наиболее глубоко погребенных сокровищ. Похоже, что Сол-ово фигурирует во многих планах, а посему вы должны не убить его, а доставить домой и вымостить дорогу.
— Так и будет сделано, — отозвался ученый, склоняясь настолько низко, насколько это позволяли предательские суставы.
— Так и должно быть! А теперь прошу вас выйти: амурные инстинкты штурмуют стены моего рассудка.
Совмещая ученость с шаловливым нравом, старик обернулся, достигнув двери приемного зала. Как он и ожидал, дело значительно продвинулось, и светлая головка гурии прикрывала чресла паши.
— А что будет с рыбаком? — спросил он невинным тоном.
Энвер-паша отсоединил присосавшуюся пиявку.
— Служба на галерах султана, — ответил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Рыбак привык к морю.
— Но без богатств?
— Возможно. — Паша откинулся назад в предвкушении часа-другого профессиональных хореографических развлечений. — Раз в десять лет один из наших кораблей попадает в столь отчаянное положение, что освобождает и вооружает даже галерных рабов. Кое-кто из таких неудачников порой выигрывает схватку. Редкий капитан — из тех, кого море еще не ожесточило за пределами человеческой благодарности, — может наградить раба, который сражался, совершил великие подвиги и уцелел. Это всего лишь может случиться… и, безусловно, у него не больше шансов разбогатеть, чем у мальтийского рыболова. — Голос Энвера-паши гудел рассудительно. — Так чего же мы лишили его?
Ученый выразил согласие, закрыв за собой двойные двери. И заторопился, стараясь поскорее оставить афинский дворец паши, поскольку вид античных хором, перестроенных под исламские вкусы, расстраивал его. Иные, более достойные стопы должны попирать эту землю… Быть может… и его собственные могли бы облагодетельствовать ее. Однако подобные мысли исчезли сами собой, пока облаченные в шелка янычары выдворяли ученого. Оказавшись снаружи, он постарался отвратить взгляд от обесчещенного Акрополя над головой.
«Сколь чудовищно, — думал он, пробираясь верхом на осле по замусоренным улицам прежде великих Афин, — что люди могут существовать, не почитая богов, Платона и античность. Как вовремя переродилась прежде непокорная цивилизация!»
Год 1487. Я поступаю на службу к мастеру избранного мной дела и встречаюсь с новыми и жуткими людьми при самом удачном стечении обстоятельств
— Я прибыл в Триполи потому, что устал от Европы, — проговорил адмирал Солово, — и привез с собой сведения о том, что там пытаются сделать.
— Так они, наконец, решили чем-то заняться? — спросил пожилой собеседник. — Я никогда не слыхал о сколько-нибудь разумных устремлениях в этих краях, а в отличие от вас… я стар.
— У меня ум старика… — парировал Солово. — К тому же при вашем возрасте вам не случалось испытывать на себе тамошней лихорадочной суеты, охватившей ныне всю Европу. Посему меня одолело стремление к жизни… рассудочной и понятной. Подобное кажется нереальным, однако усердие приводит ко многим несчастьям, физическим и духовным, что, впрочем, не отвращает ни глупцов, ни философов.
Старик поднял глаза от звездных карт великолепной работы и принялся разглядывать адмирала в неровном свете свечи.
— Если ваши слова верны, — произнес он наконец, продумав все нюансы и не стесняясь неловкого молчания, — тогда я согласен. Попытаться понять, а тем более объяснить мысли Аллаха… такому занятию мог бы посвятить свою жизнь только глупец. Тем не менее все, что я знаю о вас, неверных христианах, не предполагает подобную… сухотку. Сложившееся у меня впечатление свидетельствует об удивительной жизненной силе вкупе с наклонностью к насилию, превосходящей потребности ситуации. А это, Сол-эль-ово, в свою очередь предполагает стремление к экспансии, а не скучное сидение дома.
— Быть может, уважаемый Кайр Халил-эль-Дин, — произнес Солово вежливо, но с некоторой неуверенностью, — вы просто встречали не тех людей.
Старик кивнул, огромный зеленый тюрбан придал великую значительность простому жесту.
— Возможно. В качестве пирата и предводителя пиратов я мог встречаться лишь с определенной разновидностью вашей родни. Быть может, за давностью лет это мне просто кажется, но мой наставник в деле как будто говаривал: «Уважай корабли христиан, даже когда пускаешь их на дно. Будь готов оказаться в крови, которая не обязательно будет чужой. Это лишь с поверхности они кажутся мягкими — при всех-то разговорах о любви и милосердии, — но внутри… гм!»