– Что делать с фракийцем? – спросил Куриона один из военных трибунов, указывая на местного аристократа, осмелившегося перечить наместнику Македонии.
Фракийца приковали цепью к деревянному столбу напротив претория. У него не имелось детей мужского пола, а потому наместник счел его неполноценным: тот, кто не способен родить наследника, – не мужчина. Если он убьет фракийца, вместе с ним погибнет весь его род.
– Правильнее всего было бы распять… – начал Курион, но затем остановился и наморщил лоб.
Трибуну, задавшему вопрос, все это очень не нравилось. Гай Волькаций Тулл, долгое время воевавший на Востоке против Митридата, а теперь поступивший на службу к новому наместнику Македонии, предпочитал драться с настоящим врагом, а не грабить местных жителей, проливая невинную кровь и все вокруг предавая огню. К тому же Волькаций заметил, что сам Курион всеми силами старался избегать участия в сражении.
Как мало походил этот наместник на молодого трибуна, с которым он познакомился при осаде Митилены! Трибуна звали Юлий Цезарь. Сенат его изгнал. Как и все прочие, Тулл знал о противостоянии между оптиматами, захватившими верховную власть, и популярами, мечтавшими изменить законы. Знал он и то, что этот Юлий Цезарь принадлежал к числу последних. Сам Тулл не занимался государственными делами, но как же здорово сражаться рядом с военачальником, который, несмотря на свое высокое положение, бьется на передовой вместе с простыми легионерами! Интересно, что стало с этим молодым патрицием?
– Нет, мы его не распнем. – Голос наместника прервал мысли трибуна. – Надо отправить остальным фракийцам еще более красноречивое послание.
Тулл приподнял брови.
– Что может быть хуже того, что с ним сделали уже, наместник? – спросил начальник. – На его глазах мы подвергли пыткам, изнасиловали и убили его жену и дочерей, подожгли дом и забрали все имущество. Не представляю, что может быть хуже.
Курион ответил лаконично:
– Не стоит его убивать. Убийство – самое простое наказание. Надо, чтобы он страдал.
Трибун не был согласен с наместником: затаенная вражда этого фракийца, думал он, – страшное дело. До Тулла дошли слухи, что в прошлом этот человек сражался на стороне римлян. Разве так расплачиваются за былую преданность? Разумно ли поселять в человеке столько злобы, хотя бы даже для того, чтобы отрезвить остальных?
– Но если мы его не распнем… что нам с ним делать, славнейший муж? Возьмем его с собой на север?
– Продадим в рабство, – ответил наместник.
Как правило, за римскими легионами следовали торговцы, быстро и выгодно скупавшие рабов, которых римские войска добывали во время похода, на сей раз к Данубию.
Центурион кивнул, хотя ему были не по душе такие приказы.
Наместник вернулся в преторий.
Тулл приказал отвязать фракийца, и тот, освободившись от пут, рухнул на колени.
– Дайте ему воды, – приказал трибун.
Легионер протянул узнику флягу. Тот взял ее и жадно приник губами к горлышку. Тулл поразился тому, сколь сильна жажда жизни в этом сломленном, растоптанном человеке.
– Ведите его за мной, – распорядился трибун.
Двое легионеров подняли фракийца и толкнули в спину, чтобы тот шел позади их командира. Они пересекли римский лагерь, вышли за его пределы, перебрались через ров и достигли разбитых снаружи палаток, где располагался лагерь работорговцев.
К трибуну вышел грязный, высокий и сутулый мужчина, пропахший дешевым вином.
– Что сегодня предложит нам римское войско? – сказал он в знак приветствия.
– Вот, принимай, – ответил ему Тулл. – Цена обычная.
– На нем живого места нет, – посетовал торговец, желая сбить цену. – Едва держится на ногах. Для работы не годится.
Тулл посмотрел на пленника, затем на торговца.
– Этот человек очень крепок, поверь мне, – сказал он, и не только из желания поторговаться: это подсказывал ему опыт бывалого солдата. – Обсуди сделку с моими людьми.
Он повернулся и зашагал обратно в лагерь. Увидев, что солдат не собирается снижать цену, торговец с досадой сплюнул на землю. Затем прочистил горло и обратился к пленнику: