– Это безумие, – тихо сказал Красс Лабиену.
– Это безумие, – кивнул тот. – Но таков приказ проконсула Рима.
– Мы все отправимся в Аид, – пробормотал Красс.
– Тут ты прав, – признал Лабиен, не замедляя шага, – мы уже на пути в Аид, или, как много лет назад Цезарь говорил в Эфесе, мы все идем навстречу смерти.
Он рассмеялся, и, несмотря на этот смех, Красс понял, что помощник начальника римского проконсульского войска, застрявшего посреди Галлии, служит олицетворением именно этих слов: «Мы все идем навстречу смерти».
Поодаль от них Цезарь объяснял трибунам, как сдерживать гельветов – составлявших большинство вражеских войск, – имея в своем распоряжении всего две шеренги ветеранов. «Что может нам помешать?» – спросил он Лабиена. В это мгновение Цезарь почувствовал, что судороги возвращаются. Еще сильнее, жестокие, неуправляемые…
Prooemium[5]
Рим разделился на два непримиримых лагеря – лагерь популяров, защитников народа, в котором находился и Юлий Цезарь, и сенаторов-оптиматов: обладая богатством и привилегиями, они отказывались от любых мер, направленных на справедливое распределение прав, денег или земель.
Несмотря на молодость – ему было всего двадцать три года, – Цезарь прославился в народе как неутомимый борец за справедливый Рим: он осмелился подать судебный иск против самого Долабеллы, одного из самых продажных сенаторов-оптиматов, после чего по всему Риму прошли волнения[7].
После целой волны столкновений и других беспорядков Цезарь пообещал сенатору Гнею Помпею, новому вождю партии ревнителей старины, а также Сенату покинуть Рим, после того как доведет до конца судебный процесс. Помпей также покинул Рим, чтобы присоединиться к Метеллу, возглавившему оптиматов, и сражаться вместе с ним в Ближней Испании против Квинта Сертория, помощника легендарного вождя популяров Гая Мария.
После суда над Долабеллой прошел год. Сенат готовился к подавлению испанского мятежа, который оптиматы не могли оставить без ответа, а Цезарь взошел на корабль, шедший на далекий Восток, к острову Родос, месту его вынужденного изгнания. Покинув Рим в глубокой печали, оставив в родном городе родных и близких, Цезарь устремился в опасные морские просторы, на которых римляне еще не утвердили свое господство.
Liber primus[8]
Море без закона
I
Изгнание Цезаря
В Афинах торговое судно приняло на борт груз и направилось к берегам Киликии, дабы причалить в каком-нибудь другом порту, Эфесе или Милете, потом зайти на Родос, высадить там Цезаря и Лабиена и продолжить путь в Александрию.
Все шло хорошо.
Слишком хорошо.
Чувствуя на лице дуновение морского бриза, Цезарь перебирал в уме события, произошедшие в Риме незадолго до его отъезда: вскоре после завершения суда над Долабеллой Помпей отбыл в Испанию, и его отсутствие побудило Цезаря выступить в качестве защитника на новом суде. В данном случае иск был выдвинут против Гая Антония, прозванного за жестокость Гибридой, ибо он был наполовину человеком, а наполовину диким зверем. Подобно Долабелле, Антоний Гибрида также был одним из вернейших сторонников диктатора Суллы. На сей раз Цезарь выступил против него от имени жителей Греции, пострадавших во время его наместничества.
– Этот человек убивал и наносил увечья. – Цезарь говорил спокойно, не повышая голоса и не надевая гримас негодования или ужаса. Не было необходимости подчеркивать чудовищность описываемых им преступлений. – Гай Антоний приказывал отсекать людям руки и ноги, разрубать на куски всего лишь за то, что кто-то посмел выступить против его жестокости. Не довольствуясь этими преступлениями, он грабил храмы и святые места и даже не утруждал себя оправданиями: мол, он собирает дань от имени римского государства для похода против Митридата, заклятого врага Рима на Востоке. Нет, все это совершалось лишь из-за того, что обвиняемый Гай Антоний… Гибрида… – он голосом подчеркнул это прозвище, – желал скопить огромное состояние, не заботясь о том, что в основе этого состояния лежат беззаконие, страдания и преступления.