Сидя в своей ложе, он протянул руку и принял от раба кубок с вином.
Стояла удушливая жара.
Палило солнце. Гладиаторы и инструктор отчаянно потели.
Батиат неторопливо попивал вино, расположившись в тени.
От второго удара голова фракийца еще раз крутанулась на четверть оборота, на этот раз в другую сторону.
Спартак опять обратил лицо к наставнику.
Батиат знал, что должен принять решение. Рано или поздно этого раба убьют. Ну и пусть. Его это не слишком заботило.
Наставник посмотрел на двух охранников. Те подошли, подхватили фракийца под руки и отработанным движением поставили на ноги, после чего удалились. Наставник остался один на один с непокорным рабом, упорно не желавшим повторять клятву.
Спартак знал, что на него вот-вот обрушатся удары дубинкой и деревянным мечом. Наставник уже направлялся к нему, размахивая тем и другим и в сотый раз за утро произнося слова клятвы.
Возможно, он слишком привык к упрямству рабов, расслабился и на мгновение отвлекся.
Всего на одно мгновение.
Но этого оказалось достаточно. Спартак сделал два быстрых шага вперед и, не успели сам наставник или охранники, стоявшие у ограждения амфитеатра, и глазом моргнуть, схватил его за голову и молниеносно свернул ее набок, как поступают с курицей на рынке.
Все произошло молниеносно.
Послышался треск сломанных позвонков.
Спартак отпустил наставника, отступил на шаг и сплюнул на землю. Наставник замертво рухнул на песок, все еще сжимая в руках дубинку и деревянный меч.
Наступила мертвая тишина.
Охранники застыли, приоткрыв рты.
Крикс, Эномай и остальные рабы, сидевшие в углу арены, вытаращили глаза и встали.
Ленивый Батиат и бровью не повел – лишь медленно поставил кубок на поднос, который держал раб, прислуживавший ему в ложе. Больше никто не шевельнулся – все остолбенели, потеряв дар речи. Батиат посмотрел на охранника, стоявшего справа, и отдал распоряжение – простое, прямое, понятное.
– Лучников, – сказал он, не повышая голоса.
Случалось, что гладиаторы убивали наставников у него на глазах, но впервые это произошло так быстро.
Охранники – около дюжины, – стоявшие вдоль деревянных трибун амфитеатра, закинули руки за спину, выхватили стрелы, натянули луки и прицелились, готовые выстрелить в грудь Спартаку и любому другому гладиатору, который хоть слегка пошевелится.
Наконец Батиат поднялся. Фракиец не вызывал страха у ланисты, но, несомненно, привлек его внимание и вызвал любопытство. Утро переставало быть скучным. Это ему нравилось. Если удастся справиться с непокорным, впереди маячат большие деньги.
– Фракиец, возвращайся к себе в камеру, или мои лучники убьют тебя, прежде чем ты сделаешь шаг вперед! – крикнул ланиста, повысив голос, чтобы его слышал весь амфитеатр.
Спартак обдумал его слова.
Проще всего было покончить с собой. Достаточно сделать шаг вперед. У него отняли все: дом, родину, свободу, жену и дочерей. Всего один шаг – и конец страданиям. Но по какой-то причине, которой он не понимал, Спартак не сделал шага. Возможно, то была жажда жизни, присущая каждому человеку. Возможно, он вдруг подумал, что нет смысла умирать, не наказав Рим за все нанесенные ему удары. Впрочем, стремиться к подобной мести было нелепо… Что он, жалкий раб, мог сделать против города, правившего миром?
И однако, он не шагнул вперед.
Вместо этого он спокойно вернулся в свою камеру.
Охранники закрыли железную дверь, и Спартак остался один.
Двое рабов подхватили тело наставника за ноги и потащили с арены. Ничего необычного. Трупы вытаскивали с арены не каждый день, но время от времени такое случалось. Ничего особенного.
– Остальных заприте, – приказал Батиат охранникам. – На сегодня достаточно.
Стражники быстро загнали в камеры всех рабов, которые уже принесли клятву верности гладиаторской школе.
Другие рабы наблюдали за происходящим сквозь решетки своих окошек, но ни один не видел фракийца, который спрятался в глубине камеры и был неразличим в тени.
Лентул Батиат покинул ложу, сопровождаемый рабами и охраной. Чуть позже он явился в камеру Спартака. Раб поставил стул перед входной решеткой, на безопасном расстоянии от заключенного. Батиат заговорил вполголоса, так, что его слова доносились только до ушей Спартака: