II. Предисловие К. Жюллиана (к 3-му изданию І тома)
Настоящая книга составляет первый том труда, который Фюстель де Куланж посвятил «Истории общественного строя древней Франции» в том виде, в каком окончательно сложился у него план этого сочинения. В нем рассматривается состояние Галлии до римского завоевания и ее политическое устройство в первые три века императорского владычества. В первых двух изданиях этого первого тома (1875 и 1877 года) те же предметы были изложены лишь на двухстах страницах: очевидно, стало быть, что данное третье издание не есть простая перепечатка первых, но является полною переработкою первоначальной редакции[13].
Все главы, составляющие настоящую книгу, являются всецело трудом Фюстеля де Куланжа: в текст не внесено никаких изменений ни по содержанию, ни по изложению; не сделано никаких прибавок или сокращений. Таким образом, y нас в руках находится, так сказать, последняя мысль историка о независимой Галлии и о первом периоде Римской империи, притом в тех именно словах, в которых она воплощена была его собственным пером.
Пришлось присоединить к подлинному тексту автора только заключение. Я постарался резюмировать в нем так верно, как мог, идеи Фюстеля де Кyлaнжа, как он сам выражал их в конце отдельных глав.
Читатели предшествующих изданий заметят, что во второй части этого тома, посвященной Римской империи, не говорится ни о формах собственности, ни о правах личностей, ни о социальном строе Галлии. Во втором издании Фюстель де Куланж уделил рассмотрению этих вопросов последние главы второй книги. Нам казалось, что их не следует вносить в настоящий том и что они найдут свое настоящее место во втором, который озаглавлен «Германское вторжение и конец империи». Действительно, составляя эти главы, автор ставил себя в последнюю эпоху империи, именно в момент появления варваров: это ясно при чтении, да и он это прямо заявляет[14]. Кроме того, Фюстель де Куланж, по-видимому, и сам предполагал установить такой план[15], предпочитая заниматься в первом томе лишь политическими порядками Галлии в первые века империи: прочтя наше заключение, можно убедиться, что такое новое расположение глав, изображенное самим автором, не только не лишает первый том единства, но, наоборот, гораздо лучше способствует выделению его основной мысли. Последняя глава, которую мы поместили в настоящем томе, «Судоустройство», естественным образом заканчивает его: автор обобщил в заключительных словах ее свою главную идею о Римской империи. Прибавим, наконец, что, начиная с главы о праве собственности, Фюстель де Куланж уже не успел вполне тщательно переработать редакцию нового текста.
Щекотливый вопрос приходилось разрешать относительно подстрочных примечаний. Мы вставили довольно большое число новых, которые были готовы y автора, но найдены разрозненными на листках. Некоторые из них мы, напротив, устранили, потому что они показались нам не настолько точными, как могли представляться несколько лет тому назад, до появления новых сборников эпиграфических памятников Галлии (авторская редакция текста данного тома относится к 1887 году). Мы переделали некоторые цитаты и установили при упоминании надписей Нарбоннской Галлии ссылки на ХІІ том «Corpus Inscriptionum Latinarum», изданный Гиршфельдом, которого Фюстель де Куланж не успел изучить, как желал бы. Что касается других надписей, нам казалось излишним постоянно называть берлинский Corpus, так как автор предпочитал обращать читателей к более доступным собраниям Орелли – Генцена и Вильмaннсa[16].
Можно было бы с большою легкостью весьма расширить примечания, относящиеся к Римской Галлии. Последние издания текстов, особенно сборники Гиршфельда и Алльмера, доставляют огромное количество нового и драгоценного материала; например, об именах галльских богов, об именах личных, о племенах, колониях – обо всем этом можно было бы прибавить бесконечное число рассуждений. Очень возможно, что Фюстель де Куланж нашел бы нужным еще раз переработать свой первый том на основании этих новых публикаций. Но мы думаем, что нас не упрекнут за то, что мы не попытались произвести сами такой операции над его книгою, что мы дорожили неприкосновенностью редакции и примечаний, оставленных автором, хотя бы последняя могла показаться слишком краткою и несколько устарелою. Фюстель де Куланж сам писал, что смотрит на свой труд лишь как на временный[17]. В этом, впрочем, скромность его обманывала. Можно будет доставлять себе легкое удовольствие дополнять его статистические данные и его цитаты; но его теории и его критика не станут от этого ни слабее, ни сильнее; в настоящей же книге самая мысль составляет сущность и вечную заслугу историка.
13
Сам автор в предварительном наброске предисловия к третьему изданию так объясняет причины, побудившие его к такому развитию текста:
«Необходимо разъяснить существенное изменение этого издания сравнительно с предыдущим, которое может поразить читателей. Последнее сильно разрослось по следующим двум причинам.
Первая заключается в том, что, перечитывая мою книгу, я нашел, что некоторые пункты изложены в ней недостаточно ясно: я должен был поэтому выразить свои мысли подробнее, чтобы сделать их более ясными.
Но была y меня и другая причина, которую мне несколько труднее растолковать. Я принадлежу к поколению, уже не молодому, в котором научные работники ставили себе всегда два правила: во-первых, изучать вопрос по подлинным источникам, исследованным прямо и вблизи; во-вторых, представлять читателю лишь результат своих разысканий. Мы освобождали последнего от ученого аппарата, находя, что он нужен лишь автору, a не читателю; внизу страниц делались лишь немногие ссылки, достаточные для читателя, который захотел бы произвести проверку. В последние двадцать лет обычные приемы переменились: теперь установилось обратное стремление представлять читателю скорее ученый аппарат, чем выводы; как будто больше ценят леса, чем постройку, Таким образом, ученая работа получила другую форму и придерживается иных правил: она не стала от этого более глубокою, точность не изобретена в эти последние годы, но теперь исследователи прежде всего стараются блеснуть эрудицией. Некоторые даже предпочитают казаться учеными, чем быть ими. Прежде охотно жертвовали внешностью для сущности, теперь часто делают наоборот. Собственно говоря, оба метода хороши, если пользоваться ими добросовестно. Один господствовал двадцать пять лет тому назад, когда я писал свои первые сочинения; второй получил преобладание в настоящее время. Вот я и применяюсь к нынешним вкусам, как те старики, которые не настаивают во что бы то ни стало на сохранении всех привычек старого времени. Мои исследования изменяются, стало быть, лишь по форме, a не по существу; или еще вернее, сделаю это признание, они изменяются лишь кажущимся образом, и вот почему: когда я писал свои первые работы, то первоначальная редакция их именно была вроде настоящей последней – распространенная, вся усаженная текстами, полная полемики и рассуждений; я только тогда сохранил ее для себя и отдал целые шесть месяцев, чтобы сжать и сократить ее для читателя. Теперь я представлю ему именно эту первоначальную редакцию».
14
Он говорит: «Поставим себя мысленно в средине ІV века христианской эры, между царствованиями Константина и Феодосия» («
15
«Все это было бы уместнее во втором томе», – заметил он на полях собственного исправленного экземпляра второго издания по поводу главы о вольноотпущенниках.
16
Редактор (К. Жюллиан) тщательно обозначил скобками все им прибавленное. Эти обозначения, как очень незначительные в первом томе, опущены в русском издании во избежание пестроты (