2. Когда они отстояли уже на один день пути от города, им навстречу вышел Валерий Корвин, и, став лагерем на Альбанских горах, выжидал спокойно дальнейших событий, обдумывая предстоящее дело и считая трудным сражаться с отчаявшимися людьми. Между тем обе стороны тайно сносились друг с другом, причем стражи жаловались и проливали слезы как это бывает среди домашних и друзей, и сознавались в том, что они погрешили, причиной же выставляли долги, которыми они были обременены в Риме. Корвин, узнав это и колеблясь посягнуть на убийство стольких сограждан, посоветовал сенату снять долги с этих людей; преувеличивая опасность войны с ними, он выражал сомнение, сможет ли он победить стольких людей, с отчаянием вступающих в сражение; ему внушали подозрения их сношения и встречи; он боялся, что и его собственное войско не будет ему во всем верным, так как его воины были их родственниками и не менее их жаловались на долги. Если же его постигнет неудача, то опасность, говорил он, будет еще большей; да и победа, если он победит, будет крайне печальна для государства, так как она будет одержана над столькими соотечественниками. Сенат, убежденный этими доводами, постановил сложение долгов для всех римлян, а для тех, которые тогда восстали, также и прощение. И вот они, сложив оружие, вернулись в Рим.
II. [Оттуда же, там же, стр. 550].[108] Такую же доблесть проявил и консул Манлий Торкват (M[lliow Torkoy[tow).[109] Его отец был скуп и не обращал на него должного внимания. Он держал его в деревне, заставляя работать со слугами и с ними питаться. Когда по многим обвинениям народный трибун Помпоний[110] подал на него жалобу в суд и собирался сказать нечто и о его недостойном обращении с сыном, этот Манлий, еще совсем юный, пришел, скрывая под платьем кинжал, в дом народного трибуна и попросил встретиться с ним наедине, будто бы желая сказать ему нечто важное для процесса. Принятый им, он начал говорить и запер двери, затем извлек кинжал и стал грозить народному трибуну, что убьет его, если тот не поклянется, что откажется от суда над отцом. Трибун поклялся и, изложив народу происшедшее, отказался от обвинения. Манлий же прославился таким поступком, восхваляемый за то, что он поступил таким образом по отношению к такому отцу.
III. [Suid., s. v.]r]uisma]. Он же, насмехаясь над ним, вызывал его на единоборство. Тот некоторое время сдерживался, но затем, не имея сил переносить более его вызовов, поскакал к нему на коне.[111]
IV.[112] [Из сборника "О посольствах"; U., стр. 338].
1. Самниты, вторгшись в область фрегелланов,[113] разграбили ее, но римляне взяли восемьдесят одно поселение самнитов и давниев и, убив из них двадцать одну тысячу воинов, отбросили их от Фрегеллы.[114] И вновь самниты стали отправлять послов в Рим; они несли с собой трупы тех людей, которых они, по их словам, казнили, как бывших виновниками этой войны, и деньги, полученные будто бы от продажи их имущества. Ввиду этого сенат, считая, что самниты совершенно пали духом, решил, что терпящие такие бедствия уступят и в вопросе о своем подчинении. Но самниты принимали остальные условия римлян, хотя на некоторые они возражали, относительно же других просили об уменьшении или о снисхождении, или же предлагали передать их на обсуждение своих общин, относительно же подчинения они опять-таки не хотели даже слушать и говорили, что они пришли не для того, чтобы отдавать свои города, но чтобы договориться о дружбе. И вот, выкупив за деньги пленных, они удалились в гневе, уже на опыте убедившись, что дело идет об окончательном подчинении.
2. И римляне постановили не допускать еще посольств от самнитов, но воевать с ними войной непримиримой и без объявления,[115] пока не подчинят их силой;[116] бог, однако, воздал римлянам за такие надменные речи, и позже римляне были побеждены самнитами и проведены под ярмом.[117] Самниты, под начальством Понтия,[118] заперли их в очень узком месте, и, когда римляне были подавлены голодом, их военачальники,[119] отправив посольство, умоляли Понтия оказать римлянам такую милость, какую редко представляют счастливые обстоятельства. Но тот ответил, что не следует к нему больше отправлять послов, если они не выдадут оружия и себя самих. И был тогда плач, как будто при взятии города. Военачальники продержались еще несколько дней, опасаясь сделать что-либо недостойное своего города; но так как не находилось никакого средства для спасения, а голод их подавлял, между тем молодежи было здесь пятьдесят тысяч,[120] и полководцы, опасаясь увидеть их всех погибшими, предали себя Понтию и умоляли его, захочет ли он их всех убить или продать в рабство, или сохранить до выкупа, ни в коем случае не подвергать тела несчастных бесчестию.