«Когда заключили договор, близнецы, как было условлено, берутся за оружие. С обеих сторон ободряют своих: на их оружие, на их руки смотрят сейчас отеческие боги, отечество и родители, все сограждане — и дома, и в войске. Бойцы, и от природы воинственные, и ободряемые криками, выступают на середину меж двумя ратями...
Подают знак, и шесть юношей с оружием наготове, по трое, как два строя, сходятся, вобрав в себя весь пыл двух больших ратей. И те и другие думают не об опасности, грозящей им самим, но о господстве или рабстве, ожидающем весь народ, о грядущей судьбе своего отечества, находящейся теперь в их собственных руках. Едва только в первой сшибке стукнули щиты, сверкнули блистающие мечи, глубокий трепет охватывает всех, и, покуда ничто не обнаруживает ни одну из сторон, голос и дыхание застывают в горле...
Когда бойцы сошлись грудь на грудь и уже можно было видеть не только движение тел и мелькание клинков и щитов, но и раны и кровь, трое альбанцев были ранены, а двое римлян пали. Их гибель исторгла крик радости у альбанского войска, а римские легионы оставила уже всякая надежда, но еще не тревога: они сокрушались об участи последнего, которого обступили трое Куриациев. Волею случая он был невредим, и если против всех вместе бессилен, то каждому порознь грозен. Чтобы разъединить противников, он обращается в бегство, рассчитав, что преследователи бежать будут так, как позволит каждому рана...» (Тит Ливий. История Рима. Т. 1, I, 25)
Маневр удался: преследователи растянулись и, остановившись, Гораций убивает одного за другим всех троих. Согласно обычаю, он снимает с них доспехи и во главе торжествующего римского войска возвращается в город. Но тут случается еще одно неожиданное и трагическое происшествие:
«Первым шел Гораций, неся тройной доспех. Перед Капенскими воротами его встретила сестра-девица, которая была просватана за одного из Куриациев; узнав на плечах брата женихов плащ, вытканный ею самою, она распускает волосы и, плача, окликает жениха по имени. Свирепую душу юноши возмутили сестрины вопли, омрачившие его победу и великую радость всего народа. Выхватив меч, он заколол девушку, воскликнув при этом: «Отправляйся к жениху с твоею не в пору пришедшей любовью! Ты забыла о братьях — о мертвых и о живом — забыла об отечестве. Так да погибнет всякая римлянка, что станет оплакивать неприятеля!» (Там же. 1, 26) Жестоко, но что поделаешь — героическая эпоха.
Гораций схвачен и приведен на суд к царю. За убийство сестры ему грозит казнь. Суд будет вершиться перед собранием граждан. Закон разрешает осужденному просить помилования у народа. Но к народу обращается не он, а его отец:
«На суде, — повествует далее Ливий, — особенно сильно тронул собравшихся Публий Гораций — отец, объявивший, что дочь свою он считает убитой по праву: случись по-иному, он сам наказал бы сына отцовской властью. Потом он просил всех, чтобы его, который так - недавно был обилен потомством, не оставляли вовсе бездетным...» (Там же)
Обняв сына и указывая на доспехи Куриациев, старик обращается к ликтору царя, уже получившему распоряжения о казни:
«Ступай, ликтор, свяжи руки, которые совсем недавно, вооруженные, принесли римскому народу господство. Обмотай голову освободителя нашего города, подвесь его к зловещему дереву, секи его, хоть внутри городской черты — но непременно меж этими копьями и вражескими доспехами, хоть вне городской черты — но непременно меж могил Куриациев. Куда ни уведете вы этого юношу, повсюду почетные отличия будут защищать его от позора казни!» Народ, — продолжает Тит Ливий, — не вынес ни слез отца, ни равного перед любой опасностью спокойствия духа самого Горация — его оправдали скорее из восхищения доблестью, нежели по справедливости». (Там же)
Так из древней легенды (или истинного происшествия?) на многие века перешло в римское законодательство право «провокации» — обращения осужденного к собранию римского народа с просьбой о помиловании.
Теперь расстанемся на время с Титом Ливием и кратко рассмотрим те сведения о дореспубликанском Риме, которые можно считать более или менее достоверными.
Начнем с понятий рода и семьи. Через всю римскую историю будут проходить почтительные упоминания: «...такой-то из древнего рода Юлиев, или Клавдиев, или Семпрониев» и т.д. Роды, по-видимому, складывались еще в пору основания Города. Быть может, самые древние из них — это семьи тех римлян, кому достались похищенные сабинянки. Наверное, их было не менее сотни. Ведь легенда утверждает, что первый сенат Ромула насчитывал сто человек. Скорее всего, это был совет наиболее влиятельных членов мужской общины основателей Рима. Естественно предположить, что им и достались первые жены. Первые захваченные земли Ромул, вероятно, поделил между этими семьями.