CXXIII. Мы подошли ко времени наивысшего страха. Ведь после того как Цезарь Август послал в Германию своего внука Германика, чтобы погасить последние очаги войны, он вознамерился послать сына Тиберия в Иллирик, чтобы закрепить миром то, что завоевано оружием. Сопровождая Тиберия и предполагая в то же время присутствовать на состязании атлетов, устроенном в его честь неаполитанцами, он прибыл в Кампанию. И хотя уже ощущались признаки слабости и начало ухудшения здоровья, он, собравшись духом для того, чтобы проводить сына, расстался с ним в Беневенте, а сам вернулся в Нолу. И поскольку здоровье его ухудшалось с каждым днем, он, желая оставить все после себя в полной сохранности, знал, кого призвать, и срочно вызывает сына; тот летит к отцу отечества быстрее, чем этого ожидали. (2) Тогда провозгласив, что он спокоен, Август, заключив в объятия своего Тиберия, препоручил ему его и свои собственные дела и уже приготовился к концу, коли того требует рок; поначалу кое-как оправившись при взгляде и словах ободрения столь дорогого человека, он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни, в консульство Помпея и Апулея, возвратился к своим началам, вернув небу небесную душу[460].
CXXIV. Не только мне, столь спешащему, но и тому, кто располагает временем, невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира, но даже не почувствовали, что он колеблется. Столь огромным было величие одного человека, что ни честным людям…[461] ни против злодеев не понадобилось употреблять оружия. (2) Все государство превратилось в театральную сцену, на которой сенат и римский народ сражались с Цезарем, [добиваясь,] чтобы он наследовал отцовское место, а тот — чтобы ему было дозволено быть гражданином, равным другим, а не принцепсом, возвышающимся над всеми. Наконец, он был побежден скорее доводами разума, чем влечением к должности, поскольку мог видеть, что невзятое им под защиту погибало. И он — единственный, кто отказывался от принципата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить[462].
(3) После того, как его отец ушел к богам и тело его получило человеческие почести, а имя — божеские, первой задачей Тиберия как принцепса было устройство комиций по плану, собственноручно составленному божественным Августом. (4) В то время мне и моему брату довелось быть кандидатами Цезаря, назначенными преторами непосредственно вслед за знатнейшими гражданами и жрецами: и мы были последними кандидатами, предложенными Августом, и первыми, кого рекомендовал Тиберий.
CXXV. Государство сразу же было вознаграждено за свои молитвы и проницательность. Вскоре нам стало ясно, что мы претерпели бы, не добившись Тиберия, и чего мы достигли, его добившись. Ведь войско, действовавшее в Германии и находившееся под непосредственным командованием Германика, и одновременно легионы, находившиеся в Иллирике, будучи охвачены каким-то бешенством и ненасытной страстью к беспорядкам, потребовали себе нового военачальника, новый устав, новое управление. (2) Они даже осмелились утверждать, что дадут сенату, принцепсу законы, и сами попытались установить себе размер жалования, сроки службы. Прибегли к оружию. Обнажили мечи. И безнаказанность едва не привела к крайним степеням насилия, и недоставало того, кто повел бы против государства, но не тех, кто бы за ним последовал[463]. (3) Однако зрелый опыт военачальника в короткое время все это успокоил и ликвидировал, многое обуздав, кое-что обещав, не теряя своего достоинства, сурово покарав главных виновников, остальным вынеся мягкое порицание. (4) В то время как Германик в большинстве случаев прибег к прощению, Друз, посланный отцом на такой же пожар военной смуты, вздымавшейся огромным пламенем, прибег к древней, старинной суровости. Конец ситуации, опасной для него и гибельной как самим фактом, так и примером, он положил мечами тех же воинов, которыми был осажден. (5) Исключительную помощь в этом ему оказал Юний Блез[464], человек, не знаю, более ли полезный в войну или ценный в мирное время. Несколько лет спустя, являясь проконсулом в Африке, он был провозглашен императором и заслужил триумф. Что касается Испании[465] и войск, находящихся там под командованием имевшего верховную власть [М. Лепида[466], о чьих] доблестях и знаменитых кампаниях в Иллирике мы говорили раньше, то он их содержал в полном мире и спокойствии, поскольку обладал в избытке разумной справедливостью решений и авторитетом для их осуществления. В приморской части Иллирика его старательности и надежности во всем следовал Долабелла, человек благороднейшей простоты.
460
В источниках представлены две версии кончины Августа (см. Hellegouarc’h J. Velleius Paterculus, p. 271). Рассказ Веллея согласуется с тем, что сообщает Светоний (Aug., 98, 10; Tib., 21, 2), и расходится со сведениями Тацита (Ann., I, 5), Диона Кассия (LVI, 30), Аврелия Виктора (Epit., I, 27) об отравлении Августа Ливией и о вызове Тиберия не самим Августом, а Ливией. Выражение «вернуться к своим началам», как заметил Ж. Эллегуар, является стоическим: initia — вечные принципы, производящие четыре элемента природы и сами эти элементы.
461
Доводы Вудмена (Velleius Paterculus, p. 221) в пользу того, что перед словом neque в тексте имеется лакуна, мы считаем убедительными.
462
О причине колебаний Тиберия и его нежелании принять высшую власть см. Suet. Tib., 25. Светоний полагает, что Тиберия удерживал страх перед опасностями, угрожающими ему и государству, и, как показали последующие события, страх этот не был беспочвенным. Тацит объясняет поведение Тиберия лицемерием (Ann., I, 11—13).
464
Кв. Юний Блез, консул-суффект 10 г. н. э. В 14—20 гг. — наместник Паннонии, где после смерти Августа восстали легионы (Tac. Ann., I, 16; Dio Cass., LVII, 4). В 21—22 гг. Юний Блез — наместник Африки, где вел успешную борьбу против восставших во главе с Такфаринатом и получил триумфальные украшения. Вскоре после раскрытия заговора Сеяна казнен Тиберием. Вряд ли особые похвалы Веллея в адрес Юния Блеза связаны с тем, что тот был племянником Сеяна.
466
Заполнение лакуны именем Лепида принято большинством исследователей (Syme R. Tacitus, p. 382; Haynes L. The last of the Aemilii Lepidi. — ACl, 1973, p. 100) и кажется нам бесспорным. Об этом свидетельствует надпись (CIL, II, 2820). Да и сам тон сообщения Веллея не допускает, чтобы речь шла о лице, не принадлежащем к императорской фамилии.