Изложение истории в духе Катона было не чем иным, как попыткой укрепления расшатавшихся полисных начал. «Личностный» подход к истории Саллюстия и Тита Ливия говорит о победе в историографии тех тенденций, с которыми безуспешно боролся Катон Старший. Веллей Патеркул был в этом отношении продолжателем Саллюстия и Ливия и предшественником Тацита и Светония, для которых биография стала естественной формой истории императоров и одновременно императорского Рима.
Излагая «историю в лицах», Веллей Патеркул в то же время преследовал определенную политическую цель — показать, что позитивную роль в судьбах Рима играли выходцы из муниципиев, люди италийского происхождения, а не староримская знать. Веллей неизменно и настойчиво подчеркивает пользу, которую как в далеком прошлом, так и в эпоху принципата приносили Риму неродовитые люди. Среди них «новый человек» Тиберий Корунканий, добившийся высших жреческих и государственных должностей еще до Первой Пунической войны (II, 128, 1), Спурий Корвин, «рожденный во всадническом сословии» (II, 128, 2), М. Катон, «новый гражданин и даже уроженец Тускула» (II, 128, 2), «новый человек» Муммий (II, 128, 2), «человек всаднического происхождения» Гай Марий, ставший первым из римлян (II, 11, 1), а из более поздних примеров — Цицерон, «человек благороднейшей незнатности» (II, 34, 3), П. Вентидий, ставший консулом и триумфатором в том городе, в котором некогда был проведен во время триумфа как пленник (II, 65, 3), Азиний Поллион (II, 128, 3), М. Випсаний Агриппа, который «многочисленными подвигами облагородил свое незнатное происхождение» (II, 96, 1).
Выходцы из всаднического сословия, как показывают примеры Агриппы, Азиния Поллиона, Сеяна, да и самого Веллея Патеркула, пользовались поддержкой императорской власти и выдвигались на первый план. Из них формировался складывающийся государственный аппарат. Не с этой ли новой ролью всаднического сословия связан энтузиазм Веллея по отношению к новому режиму в лице Августа и Тиберия?
С другой стороны, знатность для Веллея иногда служит дополнением к отрицательной оценке персонажа. Клодий характеризуется как «человек знатный, красноречивый, дерзкий, ни в делах, ни в речах не знающий меры, кроме той, которую он сам себе определил» (II, 45, 1). Примерно так же оценивается и Курион: «Это был человек знатный, красноречивый, наглый расточитель как своего, так и чужого состояния и целомудрия, щедро одаренный беспутством, наделенный даром речи во вред государству» (II, 48, 3).
Напротив, современник Клодия и Куриона Антистий Вет оценивается как «человек настолько достойный, насколько можно себе представить человеческую честность» (II, 43, 4). Можно было бы думать, что давая такую характеристику, Веллей преследовал какую-то личную выгоду — квестор Антистий Вет был дедом Антистия Вета, консуляра и понтифика времени Тиберия. Но это допущение отпадает, если мы рассмотрим сведения о плебейском роде Антистиев. Из этого рода происходила жена Тиберия Гракха и впоследствии другая женщина — жена Гн. Помпея Магна, с которой заставил его развестись Сулла. Естественно предположить, что благожелательное отношение Веллея к Антистию Вету объясняется происхождением последнего из плебейского рода, традиционно поддерживавшего популяров. Римский читатель Веллея мог сопоставить: знатные роды нередко давали Риму негодяев, плебейские же — честных, преданных государству людей.
Видя в Веллее выразителя интересов всадничества и муниципальной знати, мы можем рассматривать появление его труда как следствие обострения идейно-политической борьбы в римском обществе времени правления Тиберия. Борьба и соперничество новых людей с нобилитетом, не оставлявшим надежд на возвращение утраченных привилегий, переносились на почву историографии. Исторические факты о заслугах неродовитых людей в изложении Веллея становились также средством укрепления нового политического режима, основанного новыми людьми вопреки сопротивлению старой аристократии.
Хронологические указания
В античной историографии трудно найти историка, который бы больше интересовался хронологией, чем Веллей. Его краткое сочинение пестрит датами, которые он пытается обосновать. Мы находим у него так много систем отсчета времени, что создается впечатление, будто он специально стремился продемонстрировать свою эрудицию в хронологии.