Развернутую критику Веллея Патерукла как историка мы находим в предисловии аббата Паулюса к выполненному им переводу труда Веллея (1770). Французский ученый считал, что в своей лести Веллей дошел до крайности, восхваляя Августа, в котором порок восторжествовал над добродетелью, и превознося Тиберия, заслужившего вечное проклятие. Паулюс согласен с теми, кто отыскивал достоинства в стиле Веллея, но его возмущает, что историк применяет одни и те же изобразительные средства при описании добродетельного Катона и чудовища Ливии. Сравнивая Тацита и Веллея, Паулюс показывает, что первый мыслит и глубина его мысли не всегда доступна читателю, в то время как второй старается казаться глубокомысленным. В целом труд Веллея рассматривается как свидетельство начавшегося упадка вкуса.
В прошлом веке в целом господствовала отрицательная оценка Веллея как историка. Например, В.И. Модестов полагал, что, поскольку изложение истории у Веллея дано с «придворной» точки зрения, от него нечего ожидать сколько-нибудь широкого понимания исторических событий. «К чести» Веллея В.И. Модестов относил то, что тот высоко оценивает республиканских политических деятелей — Катона Младшего и Цицерона и не набрасывается с ругательствами на Брута и Кассия[557]. В конце XIX в. суровую оценку Веллею как историку дал немецкий филолог Г. Зауппе[558]. Кропотливо выявив все ошибки и неточности в его труде, Зауппе пришел к выводу, что это произведение дает ложное представление о римской истории и содержит множество неправомерных пропусков важных событий в дошедших до нас частях. Напротив, Ф. Гельбинг в заслугу Веллею поставил то, что его рассказ — единственное свидетельство современника о времени Августа и Тиберия, первое по времени сообщение о поражении германских легионов Квинтилия Вара[559]. Французский историк римской литературы Э. Нажотт высоко ценил Веллея Патеркула, защищая его от обвинений в лести Тиберию. В качестве доказательства добросовестности историка он приводит его оценки Тиберия Гракха и Помпея Великого, а также тот факт, что Веллей не скрывает роли Октавиана в трагедии Цицерона, гений которого он превозносит[560].
В оценках исследователей XX в. можно обнаружить такие же расхождения. Для Р. Сайма период между Ливием и Тацитом — провал в развитии римской историографии, иллюстрируемый произведением Веллея. Веллей оценивается как лживый, вводящий в заблуждение, болтливый и раболепствующий историк[561]. И. Лана, желая защитить Веллея от обвинений в преобладании у него риторического элемента и отсутствии критического подхода к фактам, высказывает мнение, что Веллей — не ритор и не историк, а официальный пропагандист императорского режима и идеологии в тех формах, какие они приняли во времена императора Тиберия. Выделение Веллеем заслуг «новых людей» Лана ставит в связь с попыткой Тиберия заменить старую римскую аристократию новым социальным классом, римской и муниципальной «буржуазией»[562].
Против этой оценки Веллея выступил Ж. Эллегуар, не отыскавший в «Римской истории» прямого противопоставления «новых людей» нобилитету. По его мнению, это произведение придворного историка, не преследующее какой-либо политической цели[563]. Возвращаясь к оценке Веллея в современной научной литературе, Ж. Эллегуар призывает принимать во внимание как цель его труда, так и то обстоятельство, что выпячивание роли личности в истории — это не столько особенность труда Веллея, сколько общая тенденция римской историографии, обусловленная аристократической и иерархической структурой римского общества, в результате чего на передний план выдвигались заслуги личностей, а не народа[564]. Эллегуар возражает против оценки труда Веллея как панегирика Августу и Тиберию, не отрицая наличия в нем панегирических тенденций. Образы Тиберия у Тацита и Веллея, по мнению Ж. Эллегуара, не исключают друг друга, как это обычно считается, и, несмотря на известные отличия, представляется возможным выделить некоторое количество действительных черт преемника Августа[565].
Сходную оценку дает Веллею английский историк А. Вудмен. Споря со своим соотечественником Р. Саймом, видевшим в труде Веллея «историю, выродившуюся в биографию и панегирик»[566], он считает «Римскую историю» органической частью римской историографической традиции со всеми присущими этой традиции особенностями и недостатками. Подчеркивая, что предшествующие Веллею римские историки ставили своей целью возвеличение деяний римского народа и обоснование его роли принцепса всех народов, Вудмен видит в Веллее продолжателя этой «патриотической» и «шовинистической» линии, с той лишь разницей, что энтузиазм по отношению к римскому народу переносится на его главу — принцепса. Неправомерным Вудмен считает обозначение посвященной Тиберию части труда Веллея термином «панегирик», поскольку такой же характер имело изложение Ливия и многих его предшественников. Пытаясь оправдать Веллея хотя бы от части обвинений в сервилизме, Вудмен показывает, что в оценке историком Сеяна отсутствуют некоторые из его заслуг, упомянутые Тацитом и Светонием[567].
Если в характеристиках Веллея как историка наблюдается резкий перепад мнений от негативного до всецело положительного, то его оценки как писателя и стилиста в основном позитивны. Уже первый издатель и первый критик Веллея Беат Ренан считал, что по прелести и блеску стиля Веллей не уступит никому. Э. Норден, сравнивший в своем классическом труде художественные манеры многих римских прозаиков, увидел в Веллее Патеркуле первого латинского автора, реализовавшего в истории риторический подход. Характер этой реализации позволил Нордену высказать предположение, что в юности, до того, как стать солдатом, Веллей был завсегдатаем школ декламации[568].
Принимая этот тезис, А. Вудмен дополняет его примерами, свидетельствующими о том, что Веллей пользовался в своем труде практикой контроверсий и свазорий, о которой мы знаем по произведению Сенеки Старшего[569].
Ряд исследователей высоко оценивает искусство, с каким Веллей дает портретные характеристики, находя в них даже психологическую глубину[570].
Используя труды своих предшественников, прежде всего написанные на латинском языке филологические диссертации конца прошлого и начала нашего века, Ж. Эллегуар дал исчерпывающую характеристику языка и стиля Веллея Патеркула[571].
559
Helbing F. Velleius Paterculus. Ein Beitrag zur Kritik seiner Historia Romana. Rostock, 1888, S. 7.
561
Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939, p. 393; Syme R. Mendacity in Velleius. — AJPh, 1978, XCLX, p. 45—63.
565
Hellegоuarc'h J. La figure de Tibère chez Tacite et Velleius Paterculus. Mélanges P. Wuilleumier. P., 1979, p. 167 ff.
570
Paladini M. L. Studi su Velleio Paterculo. — Acme, 1953, VI, p. 447 ff.; Rieks R. Homo, humanus, humanitas. München, 1967.