Поведение гетеры, потешавшей мистов, вовсе не было кощунственным. Она выполняла важную часть обряда, называемую "шутками на мосту" и проводимую в память о служанке Ямбе, сумевшей вызвать смех у скорбящей матери. Мисты, знавшие об этом, охотно отвечали гетере остротами такого же содержания. Все развеселились, и женщины не уступали мужчинам в скабрезностях.
Молодой римский щеголь из Путеол, присматривавшийся к Кассии с самого утра, воспользовался общим настроением, подошел к ней и тихо прошептал на латыни с самоуверенной улыбкой, жеманно покручивая пальцем прядь своих завитых волос:
- Госпожа моя, хоть мне еще не выпало счастье лицезреть тебя обнаженной, я уверен, что ты, как в древности Фрина, могла бы своей красотой смягчить сердца даже самых неумолимых судей. Думаю, если бы великий ваятель и великий живописец были знакомы с тобой, они забыли бы о греческой гетере.
Кассия ничего не ответила. После того, что с ней недавно случилось в Кордубе, ей хотелось какое-то время забыть о Венере и обо всем, что с ней связано.
Дигон, заметив, что молодой человек не пришелся по вкусу его хозяйке, придвинулся поближе.
- Говорят, Фрина запросила с царя Лидии такую сумму, что, выплатив ее, он был вынужден поднять в своей стране налоги, - не унимался щеголь. - Зато, из уважения к уму Диогена, она отдалась философу безвозмездно, не взяв с него ни единого обола. Кому же из них ты уподобишь меня, о незнакомая красавица? И не скинешь ли ты свои одежды, как это делала Фрина во время элевсинских и посейдоновых мистерий?
- Советую тебе уподобиться философу, но не Диогену, а Ксенократу, который остался глух к чарам Фрины, - ответила Кассия и отошла, оставив ухажера стоять с разинутым ртом. Он не ожидал, что молодая девушка окажется столь сведущей в старинных греческих историях.
Дигон находился уже совсем близко к нему, когда Кассия сделала рабу знак, чтобы он успокоился и оставил незадачливого ухажера в покое.
Миновав мост, процессия устроила привал. Наступило время пить кикеон. На вкус он оказался таким же, как обычный сельский напиток. Терпкая мята придавала остроты скучноватому ячменю. Можно было лишь почувствовать - даже не почувствовать, а скорее вообразить, - некоторый оттенок угадываемой затхлости, намекавший то ли на грибы, то ли на почву.
Затем вдруг стянуло желудок. Но он был пуст, извергать было нечего, и спазм вскоре прошел.
Служители, читая написанные на вощаных табличках имена посвященных, выстроили их так, чтобы впереди шли те, кто впервые участвовали в таинствах и заблаговременно принесли особые жертвоприношения. Они должны были первыми войти в Телестерий. Многим из тех, что шли за ними, места в храме не хватит, и они будут проходить посвящение на площади возле святилища.
На пути из Афин в Элевсин было еще одно водное препятствие - небольшой стремительный поток, через который был перекинут узкий мост. К тому времени, когда процессия дошла до него, уже стали опускаться сумерки.
Кассия испытывала не совсем привычные ощущения. Кожа ее тела стала горячей. Ноги были такими теплыми, что ей казалось, будто она смогла бы долго идти босой по льду, не чувствуя никакого холода. В веках появилась удивительная, никогда прежде не знаемая легкость, и глаза сами собой распахнулись настежь. Кассия с интересом покосилась на лица соседей. В полумраке, лишь частично рассеивавшемся светом коптящих факелов, Кассия увидела лицо щеголя, недавно пытавшегося ухаживать за ней во время "шуток на мосту". Оно было странно румяным и сияющим, а в широко раскрытых, неестественно блестящих глазах застыло выражение торжественности и какой-то яростной готовности.
За мостиком все стали произносить особую фразу, которую разучили заранее.
- Я постилась, - проговорила Кассия, и собственный голос показался ей неузнаваемо гулким, гудящим где-то внутри ее естества. - Я пила кикеон. Я брала предметы из большой корзины и совершала ритуал, перекладывая их в малую корзину. А оттуда я переложила их обратно в большую.
Слова утратили для Кассии смысл. Важным было только их звучание, это гудение, гревшее грудь, заставлявшее трепетать сердце. Все сомнения вдруг отхлынули.
- Иакх! - крикнул кто, и тысячи голосов подхватили: - Иакх! Иакх!
Была уже ночь, когда процессия с криками "Иакх!", с трепещущими на ветру огнями факелов, вступила в священные пределы Элевсина. Усталости после перехода, длившегося целый день, никто не чувствовал. Волшебный напиток давал силы и легкость не только глазам, но и всему телу. Чувство голода тоже исчезло.
Миновав триумфальные арки, установленные при императорах династии Антонинов - Адриане, Антонине Благочестивом и Марке Аврелии, - небольшие храмы Артемиды Привратницы и Посейдона, святилище Гекаты, Большие и Малые пропилеи, колодец, возле которого когда-то присела в своем безутешном горе Деметра, мисты пришли на большую площадь перед Телестерием.
Кассия, бывшая в первых рядах посвященных, вскоре оказалась внутри храма, и ее взору предстал лес колонн. Теперь все факелы были погашены, кроме двух, которые держал в обеих руках дадух - второй по значимости после иерофанта жрец, факелоносец элевсинских мистерий. Света этих двух маленьких костерков на шестах было мало, но и его оказалось достаточно, чтобы увидеть, что расположенные на небольших расстояниях друг от друга колонны заполняют собой весь этот огромный зал. Лишь в середине его, рядом со статуями Матери и Дочери стояло небольшое, покрытое крышей возвышение с троном, на котором рядом с огромным гонгом восседал теперь иерофант. Мисты поднялись на широкие ступени трибун, окружавшие зал с разных сторон.
Факелы погасли, и в темноте зазвучал негромкий хор. Голоса были странными, неземными, нельзя было понять, где женские, а где мужские. Слова гомеровского гимна смешивались с далеким гулом моря, со свистом ветра и, как почему-то стало казаться Кассии, с полетом звезд.
Им вторили мерные удары гонга, наполнявшие громоподобными раскатами обширное пространство храма и слышимые далеко за пределами священной территории. Это были звуки царства мертвых. Именно с таким громом разверзлась земля перед Корой, когда из трещины выехала колесница похитителя.
- Блажен тот человек Земли, кто видел это! - пели голоса. - Тот, кто не был посвящен в эти святые мистерии, остается трупом во мраке и тьме.
Вспомнив наставления мистагога и глашатаев, Кассия попыталась думать о горе Цереры, повсюду ищущей свою дочь Прозерпину. Сначала ничего не получалось, и мысли путались, отвлекались на звуки голосов, но, затем, вернувшись к греческим именам богинь - Деметра и Кора-Персефона, - Кассия вдруг забыла обо всем, что происходило вокруг. Не думая о том, можно это делать или нет, Кассия опустилась и села на прохладный камень трибуны. Так же поступили сотни других мистов, но она об этом не знала. В кромешной тьме Кассия осталась наедине со своими мыслями, неожиданно переставшими ей подчиняться.
Дочери должно быть намного страшнее, чем матери, поняла вдруг Кассия. Ведь она еще даже не знает, почему оказалась в подземелье, откуда не может вырваться. Ей невдомек, что бог смерти со многими именами хочет сделать ее царицей. Тем более, что она еще совсем маленькая девочка. Кора. Ей всего шесть лет.
Почему шесть?
Кассия вообразила-увидела-вспомнила образ черноглазой женщины. Волосами ей служили ниспадающие до плеч густые переплетения стеблей, листьев и цветов. Это была богиня-мать Деметра. Глядя неотрывным взором в глаза своей дочери Кассии-Персефоны, женщина велела:
"Смотри в глаза своей матери!".
Ее зрачки, а затем и радужные оболочки стали менять цвет точно так же, как это умеет делать море. Они становились из черных темно-карими, затем светло-карими, затем зеленовато-желтыми. И шестилетняя девочка, заточенная в подземелье, увидела, что это ее мать, рыжеволосая, как и она сама, Луцилла.