— Сюда, Тирон, помоги мне встать.
— Тебе нужно лежать. Спать.
— Нет! Сон — худший враг человека в такую жару. Жуткие сны.
— Тогда возвратимся в таверну?
— Нет. Вернее, да: полагаю, мы кое-что задолжали трактирщику.
— Нет, перед тем как выйти, я расплатился из твоего кошелька. Он спал, но я оставил деньги на стойке.
Я покачал головой:
— А ты разбудил его, прежде чем уйти, чтобы его не застали врасплох воры?
— Конечно.
— Тирон, ты просто образец добродетели. Ты роза среди шипов. Ты сладкая ягода в зарослях куманики.
— Я всего лишь зеркало моего хозяина, — сказал он, и в голосе его звучало не смирение, а гордость.
Глава двенадцатая
На какое-то время все еще высокое солнце скрылось под покровом белых, неизвестно откуда взявшихся облаков. Самый страшный зной был уже позади, но теперь город выдыхал весь жар, впитанный им за день. Камни мостовой и кирпичи напоминали пышущие жаром печные стенки. Если не разыграется новая гроза, чтобы их остудить, всю ночь они будут источать тепло, поджаривая город и всех его обитателей.
Тирон убеждал меня повернуть назад, нанять носилки, которые доставят меня домой, или по крайней мере вернуться в дом к Цицерону на Капитолийском холме. Да и стоило ли так близко подбираться к Лебединому Дому и не нанести визит?
Мы снова шли вниз по узкой улочке мимо короткого тупика, в котором прятались убийцы и который был теперь загорожен вновь открывшейся дверью продовольственной лавки. Из нее доносился приторный запах гнилых фруктов; я не стал заглядывать внутрь. Мы обошли кровавое пятно и прошли мимо двери, ведшей в жилище молодой вдовы. Высокий сторож дремал на ступеньках. Когда мы проходили мимо, он открыл глаза и смерил меня озадаченным, раздраженным взглядом, словно мы беседовали с ним так давно, что он позабыл наши лица.
Лебединый Дом был даже ближе, чем я думал. Улица сузилась и свернула влево, так что мы больше не видели пройденный нами путь. Неожиданно справа выросла цель нашего путешествия. Об этом можно было безошибочно судить по безвкусной пышности, отличающей заведения этого рода.
Сколь очаровательным должно было оно казаться мужчинам со скромным достатком, которые приходили сюда по чужой подсказке, приходили ночью, ориентируясь по факелам и грубым изображениям лебедя, вывешенным вдоль улицы. Какая изысканная пошлость должна была бросаться в глаза мужчине с таким изрядным вкусом, как у Секста Росция, как должно было манить это здание человека, одержимого своими перезрелыми плотскими аппетитами.
Фасад дома резко контрастировал со всем, что его окружало. Примыкающие строения были оштукатурены и покрыты шафрановыми, ржавыми и крапчато-кремовыми пятнами. Оштукатуренная передняя стена Лебединого Дома была покрыта кричащей, ярко-розовой краской и кое-где вокруг окон была украшена красной плиткой. Полукруглый портик выдавался на улицу. На вершине полукупола громоздилась статуя Венеры; сработана она была настолько грубо, почти святотатственно, что на нее было больно смотреть. При виде ее заржал даже Тирон. Внутри портика из полукупола свисала большая лампа; из милосердия можно было бы сказать, что она имеет форму лодки, хотя я подозреваю, что легкая ее кривизна и затупленный конец призваны были напоминать непристойно преувеличенный детородный орган. Сколько ночей она служила маяком Сексту Росцию, взбиравшемуся по трем мраморным ступеням к черной решетке, перед которой стояли теперь мы с Тироном, бесстыдно стучась в публичный дом посреди бела дня?
Нам открыл раб — высокий, мускулистый юноша, похожий скорее на телохранителя или гладиатора, чем на привратника. Вел он себя до отвращения угодливо. Ссутулившись, он без конца хихикал, кланялся и кивал, пока мы следовали за ним в безвкусно обставленную прихожую. Ждать нам пришлось совсем недолго, и вскоре появился сам хозяин.
Содержатель Лебединого Дома являл собой воплощение округлости: он был округл со всех сторон, от брюха до лысой макушки. Остатки волос были тщательно умащены и причесаны, а щеки — гротескно припудрены и нарумянены. Что до его драгоценностей, то и здесь вкуса он проявлял не больше, чем в случае с мебелью. В общем он был похож на опустившегося эпикурейца, а его попытки воссоздать атмосферу левантийского публичного дома граничили с пародией. Когда римляне пытаются подражать Востоку, они редко добиваются успеха. Подражать изяществу и подлинной роскоши совсем не просто, тем более что их не купишь оптом.
— Гражданин, — сказал он, — ты пришел в необычный час. Большинство наших посетителей прибывают ближе к заходу солнца. Но тем лучше для тебя: у тебя будет богатый выбор девочек и тебе не придется ждать. Большинство девочек спит, но я легко подниму их с постелей. В это время они привлекательнее всего: только вставшие, все еще свежие и благоухающие сном, подобные утренним розам, увлажненным росой.
— По правде говоря, я имею в виду определенную девушку.
— Да?
— Мне говорили о ней. Ее зовут Елена.
Хозяин посмотрел на меня пустыми глазами и задумался. Когда он заговорил, я почувствовал, что он не лжет, но искренне забыл, о ком идет речь, как и подобает человеку, покупающему и продающему из года в год столько женских тел, что смешно требовать от него упомнить их все.
— Елена, — повторил он, словно то было иностранное слово, значение которого он никак не мог припомнить. — А давно ли тебе ее порекомендовали, господин?
— Недавно. Но прошло довольно много времени с тех пор, как мой приятель навещал ее в последний раз. Его нет сейчас в Риме, он занят в своих загородных имениях. Дела не позволяют ему посетить город, но он пишет мне, что с теплотой вспоминает Елену и мечтает найти в деревне женщину, чьи ласки утоляли его страсть хотя бы наполовину так, как это умела делать она.
— Понятно. — Толстяк сложил кончики пальцев, поджал губы и, казалось, пересчитывал кольца на каждой руке. Я вдруг понял, что разглядываю картину на противоположной стене; на ней был изображен Приап, ухаживающий за стайкой обнаженных гетер, которые с трепетом взирали на гигантский ствола, вздымавшийся у бога между ног.
— Может, ты мог бы описать эту Елену?
Я немного подумал, затем покачал головой:
— Увы, странно, но мой приятель ничего не пишет о ее внешности. Он только называет ее имя и ручается, что разочарован я не буду.
Мой собеседник повеселел:
— Что ж, прекрасно, даю слово, что могу точно так же поручиться за любую из моих девочек.
— Значит, ты уверен, что Елены у тебя нет?
— Это имя, конечно, мне знакомо. Да, кажется, я смутно припоминаю эту девочку. Но я уверен, что Елены здесь давно уже нет.
— Но что с ней могло случиться? Ведь твои девочки наверняка здоровы.
— Ну, разумеется; от болезни у меня еще не умирала ни одна девочка. Она была продана, насколько я помню, но не в другое заведение, а частному лицу, — быстро добавил он, чтобы у меня не возникло желания поискать ее где-нибудь еще.
— Частному лицу? Мой приятель будет весьма огорчен этим известием. Интересно, может, я знаю покупателя: вдруг меня просто разыграли? Ты не мог бы сказать мне, кто это был?
— Боюсь не вспомнить подробностей, не посоветовавшись со своим счетоводом. И я должен сказать, что в мои принципы не входит обсуждать продажу рабов ни с кем, кроме возможного покупателя.
— Я понимаю.
— Ну вот, сейчас тебе будет из кого выбрать: Стабий приведет четырех прелестных девочек. Единственное, что от тебя потребуется, — это решить, какую из них ты больше хочешь. Может, ты захочешь сразу двоих. А может, ты отведаешь всех четверых, одну за одной. Мои девочки делают сатирами даже заурядных мужчин, а ты, господин, кажешься мне мужчиной совсем не заурядным.
По сравнению с публичными домами Антиохии или Александрии первое предложение хозяина было обескураживающе неинтересным. Все четыре были брюнетки. Две из них показались мне совсем заурядными, почти некрасивыми, хотя для мужчин, чей взгляд скользит исключительно ниже шеи, они обладали весьма пышными прелестями. Две другие были довольно привлекательны, хотя и не так хороши, как вдова Полия, по крайней мере в ту пору, когда на ее лицо еще не лег отпечаток страдания. Все они были одеты в пестрые платья без рукавов, сшитые из столь облегающего и прозрачного материала, что тайной оставались только самые укромные уголки их тела. Хозяин тронул за плечо самую юную и миловидную из четверых и подтолкнул ее вперед.