Он снова улыбнулся, но другой улыбкой: в ней была не юношеская гордость, но восторг обожателя, у которого кружится голова в предвкушении того, как он последует за Цицероном на Форум; он раскраснелся от возбуждения, словно солдат, едущий в обозе любимого полководца. Боль и опасность только распалили его возбуждение и придали блеска объекту его поклонения. Но насколько далеко зайдет в действительности Цицерон, навлекая на себя гнев Суллы? Я хмыкнул про себя и уже собирался посеять в душе Тирона сомнение, но придержал язык. В конце концов, опасность, которой он может подвергнуться вместе с Цицероном, ничуть не менее призрачней той, которой он подвергался со мной. Он прыгнул за мной в пустоту. Раненый и напуганный, превозмогая боль, он несся по озаренному луной Палатину без слова жалобы.
Сейчас он спешил вернуться к господину. Он подтянулся, опершись о костыль, и прочно встал на ногу. Бетесда привстала, чтобы ему помочь, и он со смущением принял ее помощь.
— Мне нужно идти. Я могу снова понадобиться Цицерону. Он никогда не останавливается, ты знаешь, особенно когда работа в самом разгаре. Он надает Руфу еще дюжину поручений на Форуме, и ни один из нас троих не ляжет спать этой ночью.
— А я тем временем буду спать без задних ног. Но почему бы тебе не посидеть еще? Отдохни; тебе понадобятся силы этой ночью. Кроме того, с кем еще я могу здесь поболтать?
Костыль завилял под Тироном.
— Нет, мне действительно нужно возвращаться.
— Понимаю. По-моему, Цицерон просто послал тебя проверить, чем я занимаюсь.
Тирон, как мог, пожал плечами, облокотившись на костыль. В его глазах засветилась хитринка, кровь прилила к его лицу:
— На самом деле, Цицерон поручил мне кое-что передать.
— Передать? Почему именно тебе, с вывихнутой лодыжкой?
— По-моему, он решил, что другие рабы… в общем, я уверен, он мог бы прийти и сам, только — он велел мне напомнить тебе о том, что он сказал прошлой ночью. Ты помнишь?
— Что помню? — ко мне вернулась язвительность.
— Он говорит, что ты должен оставаться в доме и ни в коем случае не выходить на улицу. Пожалуйста, свободно распоряжайся всеми удобствами, какие только может предложить тебе Цицерон. А если тебе понадобится что-нибудь снаружи, с легким сердцем пошли за этим любого из рабов.
— Я не привык сидеть дома день и ночь. Возможно, я соберусь прогуляться на Форум вместе с Руфомь.
Тирон покраснел.
— Говоря по правде, Цицерон отдал известные распоряжения охранникам, которых он нанял стеречь дом.
— Распоряжения?
— Он приказал, чтобы они не разрешали тебе выходить на улицу. Не выпускать тебя из дома.
Я сверлил его недоверчивым взглядом до тех, пока Тирон не опустил глаза.
— Не выпускать меня из дома? Так же, как стража не выпускает Секста Росция из дома Цецилии?
— Полагаю, так же.
— Я римский гражданин, Тирон. Как смеет Цицерон задерживать другого гражданина в своем доме? Как поступят охранники, если я надумаю выйти?
— Вообще-то, в случае необходимости Цицерон велел применить силу. Не думаю, что они в самом деле тебя побьют…
Я почувствовал, что мое лицо и уши покраснели не хуже Тироновых. Мельком взглянув на Бетесду, я увидел, что на ее лице блуждает облегченная улыбка. Тирон сделал глубокий вдох и отодвинулся от меня, словно бы проведя костылем черту и ступив за нее.
— Ты должен понять, Гордиан. Теперь это дело принадлежит Цицерону. Да и всегда так было. Ты подвергся опасности у него на службе и поэтому он взял тебя под свою защиту. Он просил тебя отыскать правду, и ты это сделал. Теперь о ней должен позаботиться суд. Это — царство Цицерона. Защита Секста Росция — важнейшее событие его жизни. Для него она может значить все. Он честно верит в то, что теперь ты скорее угроза, чем подмога. Не обижайся на него за это. Не испытывай его терпение. Делай, как он просит. Подчинись его суждению.
Тирон повернулся, чтобы идти, не дав мне ответить; он воспользовался своей неловкостью в обращении с костылем как предлогом для того, чтобы удалиться, не оглядываясь и не простившись. На опустевшем дворе еще долго ощущалось его присутствие: красноречивый, преданный, настойчивый и самоуверенный — во всех отношениях раб своего господина.
Я взял в руки историю Полибия, которую читал, но слова, казалось, набегали друг на друга и соскальзывали с пергамента. Я поднял глаза и посмотрел за свиток — в тенистый портик. Бетесда сидела рядом с закрытыми глазами: она напоминала довольную кошку, нежащуюся на солнышке. Рваная туча заслонила солнце, накрыв дворик дырявой тенью. Туча прошла, солнце вернулось. Через несколько минут ее сменила новая туча. Казалось, Бетесда вот-вот заурчит от удовольствия. Я окликнул ее.
— Унеси этот свиток, — сказал я. — Он нагоняет на меня скуку. Сходи в кабинет. Извинись перед нашим хозяином за беспокойство и попроси Тирона подобрать мне что-нибудь из Плавта или, может быть, какую-нибудь упадочническую греческую комедию.
Бетесда ушла, повторяя незнакомое имя, чтобы его не забыть. Она сжимала свиток тем странным способом, с помощью которого неграмотные обращаются со всеми документами, — бережно, зная его ценность, но не слишком, потому что его трудно сломать, и при этом без всякой приязни, даже с некоторым отвращением. Когда она исчезла в доме, я осмотрелся по сторонам и внимательно изучил перистиль. Вокруг никого не было. Дневная жара достигла своего апогея. Все спрятались под крышей, чтобы подремать или просто укрыться в прохладной глубине дома.
Вскарабкаться на портик оказалось легче, чем я предполагал. Я подтянулся на тонкой колонне, схватился за крышу и взобрался наверх. Человеку, который, можно сказать, парил прошлой ночью, высота была нипочем. Не попасться на глаза стражу, поставленному в дальнем углу крыши, казалось делом более трудным; по крайней мере, я думал так до тех пор, пока не наступил на треснувшую черепицу и из-под моей ноги не посыпались брызгами камушки, защелкавшие по мощеному полу дворика. Стоявший спиной ко мне страж не пошевелился: он спал, опершись на копье. Возможно, он услышал меня, когда я спрыгнул в проулок и опрокинул глиняный горшок, но было слишком поздно. На этот раз никто меня не преследовал.
Глава двадцать восьмая
Как приятно ощущение свободы, когда бродишь по знакомому городу, никуда не направляясь, ни с кем не встречаясь, без забот, без обязанностей. Единственное, что меня заботило, — это не встретиться с некоторыми людьми и прежде всего с Магном. Но я хорошо себе представлял, где можно найти или не найти такого человека, как Магн, в такой жаркий день, и до тех пор, пока я обходил стороной те местечки, куда люди, знающие мои привычки, могли направить разыскивающего меня незнакомца, — до тех пор я был в относительной безопасности и чувствовал себя тенью. Или лучше того — человеком из драгоценного стекла, словно теплые солнечные лучи, опускавшиеся мне на голову и плечи, светили сквозь меня, и я не отбрасывал тени, и встречные граждане и рабы смотрели сквозь меня. Я был невидим и свободен. Мне было нечего делать, и передо мной расстилались тысячи безымянных, прогретых солнцем улочек, самой судьбой предназначенных для безделья.
Цицерон прав; моя роль в расследовании убийства Секста Росция сыграна. Но пока не состоялся суд, я не могу ни приступить к другому делу, ни безопасно вернуться домой. Не привыкший иметь личных врагов (как скоро это пройдет, с его-то тщеславием) Цицерон ожидал от меня, что я спрячусь до тех пор, пока все не прояснится, словно это так просто. Но в Риме никогда не знаешь, где подстерегает тебя враг. Когда даже первый встречный оказывается орудием Немесиды, никто не может защитить себя полностью. Что толку прятаться в чужом доме за копьями чужой стражи? Только Фортуна поистине оберегает от смерти; быть может, Сулла и впрямь всюду следовал за ее спасительной дланью — как иначе объяснить его долголетие, когда столь многие вокруг него, куда менее виновные и гораздо более доблестные, давно мертвы?
Было бы забавно ошарашить Руфа, появившись на Форуме; я представлял, как прокрадываюсь ему за спину в каком-нибудь пыльном углу пыльной канцелярии, мурлыча отрывок из вчерашней песенки Метробия «Не заржавел ли? «Да», — сказала девица» — но, за исключением Субуры, Форум был, вероятно, самым опасным местом для моей прогулки. Без определенного плана я брел на север к Квиринальскому холму, в район покосившихся домишек и заваленных мусором улиц. Я подошел к краю Квиринала, возвышавшемуся над Сервиевой стеной; улица обрывалась крутым спуском, дома разбегались в стороны от дороги, образуя широкую площадь с некошеной лужайкой и одиноким, отставшим от своих собратьев деревом.