Апатий выжидательно вгляделся гостю в глаза, не опуская руки с угольком. Но тот, прикинув, как обозначить эквивалент своей настоящей профессии (в голову упорно лезло дурацкое «мздоимец Храма Саниты и Гигейи»), поднялся из-за стола, отставив подальше злополучную бутылку.
– Я холост! – настоятельно произнес он, решив вложить в эту фразу сразу все смыслы и эмоции.
И тут же рухнул на предупредительно подставленные руки финикийца. Трудно сейчас с уверенностью утверждать, содержало ли известное у всех гладиаторов, пропойц и кутил Рима «снадобье Апатия» наркотические препараты, или перец, сандал, корица, лавр и еще двадцать четыре составляющие этого сладковатого пойла сами по себе рождали такой эффект. Во всяком случае, вольноотпущенник утверждал, что рецепт вывезен им с далекой родины, умалчивая, правда, что там им пользуются преимущественно для лечения мулов.
Сначала мул, правда, бьется очень сильно, но зато потом делается как мраморный и летит, словно стрела варваров. Не могли этого отрицать и те, кто рискнул с похмелья, от любовной неудачи или полученной в бою раны испробовать состав на себе. С ног он валил гарантированно в течение двадцати минут на верные три-четыре часа. Просыпались вы с ясной головой, сильной жаждой и удивительно сильным либидо.
Спустившись со второго этажа, где разместился нежданный постоялец, Апатий прежде всего вытер лицевой мрамор начисто и сделал аккуратную запись. Если квестор уличит таверну в приеме незарегистрированного гостя, никакой перстень не поможет и хозяйка выполнит давнюю свою угрозу, кастрировав своего управляющего. Финикиец хмыкнул, припомнив, как при последнем служебном скандале умудрился привести пышущую гневом матрону в доброе расположение духа, когда на обещание расправы: «И клянусь Дианой девственной, еще одна история с настойкой белладонны, и я лично отсеку тебе все висящее, подлый раб», он почтительно ответил: «Чем сделаете меня куда более похожим на любимую госпожу». Госпожа ухмыльнулась, отчего сразу перестала выглядеть матроной, а стала похожа на нормальную девчонку лет двадцати с небольшим, прекратила орать и уехала на виллу трахаться с одним из своих консулов.
Апатий меланхолично вздохнул и разложил перед собой содержимое карманов костюма из необычайной ткани, а также небольшой образец, отпоротый от внутреннего кармана пиджака Дмитрия Хромина. Перстень он трогать не рискнул, а вот перерисовать знаки неизвестного алфавита из маленькой, в ладонь величиной, тетради с удивительно похоже изображающей желтоволосого миниатюрой на тончайшей гибкой, вроде китового уса, пластине полезно хотя бы и для самообразования. Вот теперь точно есть о чем составлять донесения. Кому, это мы решим позже.
Апатий покосился на слюдяное окошко, за которым уже вообще ничего было не разобрать, достал из изящного, по случаю купленного на эгейской распродаже шкафчика папирус, тушью рисованную копию поэмы «О природе вещей» Тита Корнелия в переводе на египетское иероглифическое письмо, придавил мраморной курильницей непослушную плетенную из болотной травы страницу и, высунув язык от усердия, некоторое время вглядывался в сложные для понимания символы. Потом не без труда извлек массивную подставку под древки и дротики, выставляемую под ноги пирующим солдатам, и отвернул несколько деревянных болтов, крепивших ее к стойке, за которой сам Апатий или двое его рабов целыми днями торговали прохладительными напитками в жаркие дни и горячительными – в дождливые вечера в конце ноября.
На обороте дощечки оказалась другая, восковая, совсем как те, что таскают с собой впечатлительные юноши, воображающие себя молодыми поэтическими дарованиями и боящиеся пуще смерти забыть изящный рифмованный оборот. На медово-желтой поверхности воска отчетливо выделялись точки и линии – человек образованный и сведущий в криптографии непременно разобрал бы в них таблицу, помогающую при шифровке и дешифровке посланий тем методом, что несколько веков спустя ошибочно получит имя Цезаря, хотя никакой цезарь никогда такового не изобретал.
Пусть таверна потеряла обычный для прошлых лет постоянный поток покупателей, разведки нескольких сопредельных и дружественных государств не оставляли Аппиеву дорогу вниманием, а бывалого финикийца благодеяниями, которыми расплачивались за умеренную информацию о ведущихся за столиками разговорах, перемещениях вооруженных отрядов и просто интересных случаях из Книги рекордов Ромула и Рема. Правительство, в свою очередь, полагая, что сей стратегический пункт следует держать под контролем, платило бывшему рабу за регистрацию разговоров, способных подвергнуть риску республику, демократические свободы и даже жизнь императора, имя которого Апатий постоянно забывал.
Вот почему, когда в этот вечерний час раздался приглушенный стук в дверь, а пламя конопляного фитиля метнулось и чуть не погасло, отчего по комнате засновали тени, похожие на невысказанные укоры совести, сердце финикийца невольно сжалось. Но он тут же напомнил себе, что оказание помощи ночному прохожему не только моральный долг владельца предприятия общественного питания, но за отказ от таковой помощи вполне можно лишиться и разрешения продавать «съестное, питье и все потребное для порядочной и веселой трапезы». Быстро закрутив табличку с шифром обратно под ноги посетителю и свернув шифровальную литературу в рулон, Апатий подошел к двери и выглянул в обитое медным листом по краям окошечко.
На улице под потоками дождя неясно вырисовывалась белая фигура.
Гекзаметр отступал постепенно, словно гриппозный жар. Ужасно хотелось пить и, как ни странно, женщину. Поворачиваясь на тюфяке, набитом, кажется, сушеными водорослями, Дмитрий на всякий случай оглядел конуру, где провалялся несколько часов, – не снабдил ли его предупредительный хозяин и ночными бабочками? Убранство комнаты могло бы охладить, казалось, чей угодно любовный пыл, но Хромин вместо этого отчетливо представил себе Машку. Сейчас даже жара в спальне вице-губернатора города Санкт-Петербурга не помешала бы реализации самых необузданных эротических фантазий любимой дочери сановника. Но где та дочь?
Теперь уже не требовалось усилий, чтобы поверить в реальность происходящего. Наоборот, ситуация была ясна в своей простоте и неприглядности. Санкт-Петербург далеко. Далеко на севере и далеко в будущем. Тысячи через полторы лет родится прадед того царя, который заложит город в дельте Невы. А пока там бегают красивые неандертальцы в оленьих шкурах.
Ситуация становилась критической, сексуальные желания возникали даже при мысли о неандертальцах. Есть же у них самки. Надо сейчас одеться и первым делом найти здесь какой-нибудь вокзал. Не то место, где провожают поезда, а то, где роятся девочки, которые на вопрос «сколько» никогда не ответят «полвосьмого». Но вот проблема, примут ли они билеты Государственного банка России или даже Казначейства Соединенных Штатов, и, главное, найдется ли здесь хоть один приличный обменник?
«Хватит дурака валять! – прикрикнул сам на себя Хромин. – Ты хоть представляешь, чем будешь за ночлег расплачиваться? И что здесь делают с несостоятельными должниками, просто морду бьют или продают на галеры? И кстати, где одежда? Где карманы, набитые валютой двух сверхдержав будущего, где паспорт, где удостоверение сотрудника ЦГСЭН [9] наконец?! Хромин понял, что подсознательно рассчитывал на последнее больше всего, а теперь чувствует себя так, будто у него украли не костюм, а имя. Кто я? Дмитрий Хромин. Деметриус Хромини. Землепашец, прозванный Семипедисом.
На лестнице послышались шаги, и Хромин, тут же окинув себя контрольным взглядом, невольно подумал, что более беспомощно и нелепо выглядеть трудно. В темной грязноватой комнатушке, пригнув голову, чтобы не стукнуться о низкий потолок, он стоял в семейных, топырящихся спереди трусах, словно бы для симметрии выставив вперед указательный палец, на котором сам собой светился в полумраке синий камушек на перстне.
9
Неудобопроизносимое сокращение от Центра государственного санитарно-эпидемиологческого надзора.