Груди у женщин полней, чем самый толстый младенец?
Кто поразится глазам голубым у германцев, прическам
Их белокурым, из влажных кудрей торчащих рогами?
(Это обычно у них и общее всем от природы.)
Против фракийских птиц, налетающих звонкою тучей,
Воин-пигмей со своим выбегает ничтожным оружьем;
Вот уж, неравный врагу, он подхвачен кривыми когтями
170 И унесен журавлем свирепым на воздух. Когда бы
Видел ты это на нашей земле, ты бы трясся от смеха;
Там же, где целый отряд не выше единого фута,
Хоть и всегда эти битвы бывают — никто не смеется.
«Разве же нет наказанья нарушенной клятве, обману
Низкому?» — Ну, хорошо: вот преступника тотчас же тащат
Цепью тяжелою, нашим судом на казнь обрекают —
Что еще гневу желать? Ведь потеря останется та же:
Деньги врученные целы не будут, а крови немножко
Из безголового тела — какое же в том утешенье?
180 «Но ведь отмщенье бывает приятнее благости жизни».
— Вот рассужденье невежд, у которых, ты видишь, пылает
Сердце без всяких причин иль по поводам самым пустячным:
Как бы там ни был ничтожен предлог, его хватит для гнева.
Так говорить не станет Хрисипп, ни Фалес, незлобивый
Духом, ни старец, сосед душистых склонов Гиметта,
Что не хотел обвинителю дать хоть бы долю цикуты,
Принятой им в заключенье суровом; счастливая мудрость
Всякий вскрывает порок и все постепенно ошибки,
Прежде всего научая нас жизни правильной; месть же
190 Есть наслажденье души незначительной, слабой и низкой:
Явствует это хотя б из того, что никто не бывает
Так отомщению рад, как женщины. Что ж, ускользнули
Разве от кары все те, чье сознание гнусного дела
Их постоянно гнетет и бьет их неслышным ударом,
Раз их душа, как палач, бичеванием скрытым терзает?
Денно и нощно носить свидетеля тайного в сердце —
Тяжкая пытка, жесточе гораздо и тех, что Цедиций
Изобретает свирепый, судья Радаманф в преисподней.
Пифия некогда так на вопрос отвечала спартанцу:
200 «Нет, безнаказанным то не останется, что ты задумал, —
Денег, врученных тебе, не вернуть и поддерживать клятвой
Этот обман». Ибо спрашивал он про мнение бога, —
Благостно ли Аполлон посмотрит на этот поступок?
Значит, за страх, не за совесть, он деньги вернул — и подвергся
Каре, святилища храма достойной и истины слова
Божьего, ибо погиб со всею семьей и потомством,
Даже со всей отдаленной родней. Вот каким наказаньям
Может подпасть даже самая мысль о греховном поступке.
Кто замышляет в тиши злодеянье какое — виновен
210 Как бы в поступке. А если попытка исполнена будет?
Он в беспокойстве всегда, за обедом он даже тревожен;
Как у болящего, глотка его пересохла, а пища
Вязнет в зубах у него, и несчастный вино отрыгает;
Старое даже вино, альбанское, стало противно;
Лучшим его угостишь — на лице соберутся морщины
Сплошь, как будто его угощают терпким фалерном.
Если забота ему позволит хоть ночью забыться
И, на кровати вертясь, наконец, успокоится тело,
Тотчас увидит во сне алтари оскорбленного бога,
220 Храм — и тебя, что обманут; и мозг до холодного пота
Сжат у него; твой чудесный, людей превышающий призрак
Страхом смущает его и в вине заставляет сознаться.
Это бывает с людьми, что дрожат и бледнеют при всякой
Молнии, живы едва при первых же грома раскатах,
Будто огонь не случаен, не бешенством ветров он вызван,
Но низвергается в гневе на землю как вышняя кара;
Если гроза ничего не смела, — еще в большей тревоге
Трусят они, что придет после этого вёдра другая.
Кроме того, если бок заболел и уснуть лихорадка
230 Им не дает, представляется им, что ниспослана болесть
Злым божеством, даже верят они, будто камни и стрелы
Посланы богом. Не смеют они принести по обету
В храм хоть овцу, посулить своим ларам и гребень петуший:
Есть ли больному надежда какая, когда он преступник,
И не достойней ли жертве любой в живых оставаться?
Как беспокоятся все и тревожны бывают злодеи!
Твердости им достает, когда приступают к злодейству;
Что нечестиво, что честно, они сознавать начинают,
Лишь преступленье свершив. Но природа их неуклонно
240 К нравам проклятым ведет. Ибо кто же предел преступленьям
Может своим положить? И когда возвращается краска,