Все ни во что, ускользнет он, злодей, с проворством Протея[100].
А потащишь к суду — он смеется, но вдруг превратится
В птицу, в кабана, в свинью и в дерево, если захочет.
Если безумный действует худо, разумный же лучше,
То Переллий безумней тебя, получая твой вексель,
По которому знает вперед, что ты не заплатишь.
Ну, подберите же ноги, чтоб слушать меня со вниманьем!
Кто с честолюбья из вас, а кто с сребролюбия бледен,
80 Кто невоздержан и тот, кого суеверие мучит
Или другая горячка души, — все ко мне подходите!
Все по порядку, и я докажу вам, что все вы безумцы!
Самый сильный прием чемерицы[101] следует скрягам;
Думаю даже, не худо б отдать им и всю Антикиру.
Ведь завещал же Стаберий скупец, чтоб на камне надгробном
Вырезал сумму наследства наследник его, а иначе
Должен народу дать пир, как устроить придумает Аррий[102]:
Сто пар бойцов да пшеницы — годичную Африки жатву.
«А справедливо ли это, иль нет, мне наследник не дядя!
90 Так я хочу!» — Вероятно, что так рассуждал завещатель.
Дамасипп
Ради чего же велел надписать он на камне наследство?
Стертиний
Ради того, что он бедность считал величайшим пороком,
Что ужасался ее, и если бы умер беднее
Хоть квадрантом одним, то считал бы себя, без сомненья,
Он человеком дурным. У людей подобного рода
Слава, честь, добродетель — все пред людьми и богами
Ниже богатства. Один лишь богатый мужествен, славен
И справедлив.
Дамасипп
Неужели и мудр?
Стертиний
И мудрец, без сомненья!
Даже и царь, и любой, кто захочет! Он думал, что деньги
100 И добродетель заменят ему и прославят в потомстве.
Дамасипп
Как с ним несходен был грек Аристипп[103], рабам приказавший
Золото бросить в ливийских песках потому лишь, что тяжесть
Их замедляла в пути. А который из них был безумней?
Стертиний
Спорным примером спорный вопрос разрешить невозможно.
Если кто лиры скупает, музыки вовсе не зная,
Ежели кто собирает колодки башмачные, шила,
Сам же совсем не башмачник, кто парус и снасти
Любит в запасе хранить, отвращенье имея к торговле,
Тот — безумный, по мнению всех. А разумнее ль этот
110 Скряга, что золото прячет свое и боится, припрятав,
Тронуть его, как будто оно какая святыня?
Если кто, с длинным в руках батогом, перед кучею жита
Протянувшись, лежит господином, его карауля,
Сам не берет ни зерна и питается горькой травою;
Если до тысячи кружек, до трехсот тысяч фалерна
Самого старого или хиосского в погребе скряги,
Сам же кислятину пьет и, лет семьдесят девять проживши,
Спит на набитом соломой мешке, имея в запасе
Тюфяки в кладовой, тараканам и моли в добычу,
120 То он по той лишь причине в безумстве заметен немногим,
Что есть множество, кроме него, в такой же болезни.
О старик, ненавистный богам! К чему бережешь ты?
Разве затем, чтоб твой сын иль отпущенник прожил наследство?
Ты опасаешься нужды? Конечно, из этакой суммы
Много убавится, если отложишь частичку на масло,
Чтобы капусту приправить иль голову глаже примазать.
Если столь мало нужно тебе, из чего же даешь ты
Ложные клятвы? Зачем похищаешь? Зачем отнимаешь?
Как! Ты в здравом уме? Да если б в народ ты каменья
130 Вздумал бросать иль в рабов, тебе же стоящих денег,
Все бы мальчишки, девчонки кричали, что ты сумасшедший;
А коль отравишь жену или мать, ты и в здравом рассудке...
Да! почему же не так? Ведь ты не мечом, не в Аргосе
Их погубил, как Орест[104]. Иль думаешь, он помешался
После убийства и предан гонению мстительных фурий
После того, как согрел в материнской груди он железо?
Нет! с той поры, как был признан безумным, он никакого
Зла не свершил; не напал он с мечом на сестру и на друга;
Фурией только Электру сестру называл, а Пиладу
140 Тоже давал имена, сообразно горячности гнева.
Бедный Опимий, столь много сребра сохранявший и злата,
В праздники вейское пивший вино из глиняной кружки,
В будни довольный и кислым, однажды был спячкою болен
И как мертвый лежал, а наследник уж в радости сердца
Бегал с ключами вокруг сундуков, любовался мешками!
101
102
104