После которого я ближайший наследник! Паршивый
Он ведь и желчный! А Нерий жену уже третью хоронит!»
Чтобы молитву свою освятить, ты трижды поу´тру
Голову в Тибр окунёшь и ночь очищаешь рекою.
Ну-ка, ответь, — мне узнать желательно сущую малость, —
Кем ты Юпитера мнишь? Предпочел бы его ты, положим,
Хоть... — «Ну, кому же?» — Кому? Хоть Стайю! Иль ты не уверен,
20 Кто из них лучший судья, кто к сиротам заботливей будет?
Ну, так то самое, чем ты Юпитера слух поражаешь,
Стайю, попробуй, скажи. «О Юпитер, блаженный Юпитер!» —
Он бы воскликнул. А сам к себе не воззвал бы Юпитер?
Думаешь ты, он простил бы тебя, коль скорее при громе
Сера священная[151] дуб, чем тебя и твой дом, поражает?
Иль потому, что веленьем овечьих кишок[152] и Эргенны
В роще твой труп не лежит, обегаемый всеми и жалкий,
Бороду дергать тебе свою позволяет Юпитер
Глупую? Платой какой, какими такими дарами
30 Уши богов ты купил? Потрохами и ливером жирным?
Вот вынимают, смотри, богомольные тетки и бабки
Из колыбели дитя и лобик и влажные губки
Мажут сначала слюной, поплевав на перст непристойный[153],
Чтобы дитя освятить и от глаза дурного избавить;
Нянчат потом на руках и для мальчика тщетно надежду
То на Лицина поля, то на Красса палаты лелеют:
«Пусть пожелают в зятья себе царь и царица младенца,
Девушки жаждут и, где б ни ступил он, пусть вырастет роза!»
Я же кормилице так просить не позволю, Юпитер,
40 Ей откажи, хоть она и молилась бы в белой одежде.
Требуешь крепости мышц и бодрого в старости тела.
Пусть, но роскошный твой стол и тяжелые пряные яства
Сильно мешают богам и Юпитеру просьбу исполнить.
В жертву быка принося, Меркурия просишь умножить
Ты состоянье свое: «Ниспошли благоденствие дому,
Даруй стада и приплод!» Да как это можно, несчастный,
Раз у тебя на огне столько сальников тает телячьих?
Но настоять на своем он кишками и жирной лепешкой
Все-таки хочет: «Уже разрастаются поле, овчарня,
50 Вот уже просьбы мои исполняются, вот уж...» — покамест
«Плакали денежки» он, обманувшись в надеждах, не скажет.
Если б тебе надарил я серебряных чаш с золотою
Толстой отделкой, то ты вспотел бы, конечно, и сердце
В левой груди у тебя от восторга в слезах бы забилось.
Вот и пришла тебе мысль покрывать священные лики
Золотом, взятым в боях: «Пускай среди бронзовых братьев
Те, о которых идут сновиденья без бреда больного,
Главными будут и пусть стоят с золотой бородою».
Золото выгнало медь Сатурнову с утварью Нумы,
60 Урны весталок собой заменяя и тускскую глину.
О вы, склоненные ниц, умы, не причастные небу,
Что за охота вносить наши нравы в священные храмы
И о желаньях богов судить по плоти преступной?
Это она, разведя в нем корицу, испортила масло,
И калабрийскую шерсть осквернила пурпуровой краской,
И выцарапывать нам из раковин жемчуг велела,
И, раскалив, отделять золотые частицы от шлака.
Да, заблуждается плоть, но пороки использует; вы же
Мне объясните, жрецы, к чему ваше золото храмам?
70 То же оно для святынь, что и куклы девиц для Венеры.
Что ж не приносим богам мы того, что на блюдах не может
Подслеповатое дать Мессалы[154] великого племя:
Правосознанье, и долг священный, и чистые мысли,
И благородство души, и честное искренне сердце.
Это дай в храмы внести, и полбой богов умолю я.
САТИРА ТРЕТЬЯ
«Так вот всегда! Проникает уже к нам ясное утро
В окна, и солнечный свет расширяет узкие щели,
Мы же храпим, да и так, что мог бы совсем испариться
Неукротимый фалерн; а уж тень-то у пятого знака[156]!
Что же ты делаешь? Пес неистовый[157] нивы сухие
Жжет уж давно, и весь скот собрался под раскидистым вязом!» —
Спутник один говорит[158]. «Неужели? Да так ли? Скорее,
Эй, кто-нибудь! Никого. — И зеленая желчь закипает.—
Лопну я!» — Так он орет, как ослов в Аркадии стадо.
10 Вот уже книга в руках, лощеный двухцветный пергамент[159],
Свиток бумаги[160] и с ней узловатый тростник для писанья.
151
152
153
154
155
Начало сатиры прекрасно иллюстрируется словами Авла Геллия в его «Аттических ночах», где философ Кальвисий Тавр, сравнивая отношение к философам в древних Афинах с отношением к ним в императорском Риме, говорит: «А теперь стоит поглядеть, как сами философы бегут к дверям богачей обучать молодых людей и сидят там и ждут чуть ли не до полудня, пока ученики хорошенько не проспятся после ночной попойки».
159