И не умея дроздов различать по их тонкому вкусу.
Собственной жатвой живи и зерно молоти: это можно.
Страшного нет: борони — и растут твои новые всходы.
Вот тебя долг твой зовет: потерпевший кораблекрушенье
Жалкий хватается друг за Бруттийские скалы; обеты
И состоянье — в волнах Ионийских: с кормы его боги[199]
30 Мощные с ним на песке, а уж ребра разбитого судна
В море встречают нырков. Отдели-ка от свежего поля
Ты что-нибудь, помоги бедняку, чтобы он не поплелся
Изображенный средь волн[200]. Но забудет, пожалуй, поминки
Справить наследник, озлясь, что тобой обделен; бросит в урну
Кости твои без духов, не желая и знать, киннамон ли
Будет без запаха тут, или с примесью вишни корица.
«Ты мне добро убавлять?»—И поносит философов Бестий
Греческих: «Вот что пошло, когда финики с перцем явились
В Риме, с собой принеся мудрованье нелепое ваше,
40 И осквернили жнецы свою кашу приправою жирной».
Все это страшно тебе и за гробом? — А ты, мой наследник,
Кто бы ты ни был, меня, — отойдем-ка в сторонку, — послушай.
Иль ты не знаешь, дружок, что увитое лавром посланье[201]
Цезарь[202] прислал нам о том, что германцы разбиты, что пепел
Стылый метут с алтарей, что Цезония всем объявила
Торг[203] на поставку к дверям оружия, царских накидок,
Рыжих (для пленных) волос, колесниц и огромнейших ренов[204]?
В честь я богов вывожу и в честь гения цезаря, ради
Славных побед, сотню пар гладиаторов. Ну, запрети-ка!
50 Не согласишься — беда! Пироги я и масло народу
Щедро дарю. Ты ворчишь? Скажи громко! «Не очень-то поле
Тучно твое», — говоришь? Ну, так если двоюродных вовсе
Нет ни сестер у меня, ни теток, ни правнучек даже
С дядиной нет стороны и бездетны мамашины сестры,
Коль и от бабки-то нет никого — отправляюсь в Бовиллы
К Вирбиеву я холму, и готов мне там Маний-наследник[205].
«Это отродье Земли?» — А спроси-ка меня, кто четвертый
Предок мой: хоть нелегко, но скажу; а прибавь одного ты
Или еще одного: Земли это сын; и пожалуй,
60 Маний-то этот моей прабабке и в братья годится.
Что ж ты, ближайший ко мне, на бегу[206] вырываешь мой светоч?
Я — твой Меркурий; я здесь таков, каким этого бога
Пишут. Не хочешь? Иль ты доволен и тем, что осталось?
«Кой-чего нет». — На себя я потратил, но ты весь остаток
Целым считай. Не ищи ты наследства, что Тадий когда-то
В собственность мне отказал; не тверди: «Пускать тебе должно
Деньги отцовские в рост, а жить самому на проценты».
«Что же осталось?» — Как что? А ну, поливай-ка жирнее,
Малый, капусту мою! Что же, в праздник варить мне крапиву
70 И подголовок свиньи копченой с разрезанным ухом,
Чтобы сыночек твой, мот, потрохов нажравшись гусиных,
Похоть свою услаждал, когда разгорятся в нем страсти,
Знатную девку обняв? А я-то пускай превращаюсь
В остов, когда у него, как у по´пы[207], отращено брюхо?
Душу корысти продай, торгуй и рыскай повсюду
По свету ты; и никто ловчей тебя каппадокийцев
Тучных не хлопает пусть, на высоком стоящих помосте[208].
Свой ты удвой капитал. — «Да он втрое, он вчетверо, даже
Вдесятеро наслоён; отметь, где конец положить мне».
80 Вот и нашелся, Хрисипп, твоего завершитель сорита[209].
Сенека
Сатира на смерть императора Клавдия
{4}
Хочется мне поведать о том, что свершилось на небесах за три дня до октябрьских ид[210], в новый год, в начале благодатнейшего века. Ни обиды, ни лести никакой я не допущу. Это — правда. Спросите меня, откуда я все это знаю, так прежде всего, коль я не захочу, — не отвечу. Кто может меня заставить?
Я знаю, что получил свободу с того самого дня, как преставился тот, на ком оправдалась поговорка: «Родись либо царем, либо дураком». А захочется мне ответить — скажу, что´ придет в голову. Когда это видано, чтобы приводили к присяге историка? А уж если надо будет на кого сослаться, так спросите у того, кто видел, как уходила на небеса Друзилла; он-то вам и расскажет, что видел, как отправлялся в путь Клавдий, «шагами нетвердыми идя». Хочет — не хочет, а уж придется ему видеть, что´ свершается на небесах: он ведь смотритель Аппиевой дороги, а по ней, сам знаешь, отправлялись к богам и Божественный Август и Тиберий Цезарь. Спроси ты его с глазу на глаз — он тебе все расскажет; при всех — ни словом не обмолвится. Ведь с тех пор как присягнул он в сенате, что своими глазами видел, как возносилась на небо Друзилла, и такому его благовествованию никто не поверил, он торжественно зарекся ни о чем не доносить, пускай хоть на самой середине рынка убьют при нем человека. Так вот, что´ я от него слышал, то слово в слово и передаю, пусть он будет здоров и счастлив.
203
205
208
209