В голову?» — Я не осмелюсь назвать какое-то имя?
Что мне за дело, простит или нет мои Муций намеки.
«Выставь-ка нам Тигеллина — и ты загоришься, как факел,
Стоя ты будешь пылать и с пронзенною грудью дымиться,
Борозду вширь проводя по самой средине арены».
— Значит, кто дал аконит трем дядьям, тот может с носилок
Нас презирать, поглядев с высоты своих мягких подушек?
160 «Если ты встретишься с ним, — запечатай уста себе пальцем:
Тотчас же он донесет, коль слово вымолвишь: «Вот он!»
Сталкивать можно спокойно Энея с Рутулом диким,
Не огорчится никто несчастною долей Ахилла
Или пропавшего Гила, ушедшего по´д воду с урной;
Только взмахнет как мечом обнаженным пылкий Луцилий, —
Сразу краснеет пред ним охладевший от преступленья
Сердцем, и пот прошибет виновника тайных деяний.
Слезы отсюда и гнев. Поэтому раньше обдумай
Это в душе своей, после ж труби; а в шлеме уж поздно
170 Схватки бежать».—Попробую, что позволительно против
Тех, кого пепел зарыт на Фламиньевой или Латинской[256].
САТИРА ВТОРАЯ
Лучше отсюда бежать — к ледяному хотя б океану,
За савроматов, лишь только дерзнут заикнуться о нравах
Те, что себя выдают за Куриев, сами ж — вакханты:
Вовсе невежды они, хотя и найдешь ты повсюду
Гипсы с Хрисиппом у них; а всех совершеннее тот, кто
Купит портрет Аристотеля или Питтака, а также
Бюстам Клеанфа прикажет стеречь свои книжные полки.
Лицам доверия нет, — все наши улицы полны
Хмурых распутников; ты обличаешь позорное дело,
10 Сам же похабнее всех безобразников школы Сократа.
Правда, и шерсть у тебя на руках и косматые ноги
Дух непреклонный сулят, однакоже с гладкого зада
Врач у тебя отрезает, смеясь, бородавки большие.
Редко они говорят, велика у них похоть к молчанью;
Волосы бреют короче бровей[257]. Архигалл[258] Перибомий
Более их и правдив и честен: лицом и походкой
Он обличает порочность свою, — судьба в том повинна;
Этих жалка простота, им в безумстве самом — извиненье.
Хуже их те, что порочность громят словесами Геракла,
20 О добродетели речи ведут — и задницей крутят.
«Ты, виляющий Секст, тебя ли я буду стыдиться?
Чем же я хуже тебя? — бесчестный Варилл его спросит. —
Над кривоногим смеется прямой, и над неграми — белый;
Разве терпимо, когда мятежом возмущаются Гракхи?
Кто же смешал бы небо с землей и моря с небесами,
Ежели Верресу вор не по нраву, Милону — убийца.
Если развратников Клодий винит, Катилина — Цетега,
А триумвиры[259] не терпят проскрипций учителя Суллы?»
Был соблазнитель[260] такой, недавно запятнанный связью
30 Жуткою; восстановлял он законы суровые[261]; страшны
Были не только что людям они, но Венере и Марсу, —
При бесконечных абортах из плодного Юлии чрева,
Что извергало мясные комочки, схожие с дядей.
Значит, вполне по заслугам порочные все презирают
Деланых Скавров и, если задеть их, касаются тоже.
Раз одного из таких не стерпела Ларония — мрачных,
Вечно взывающих: «Где ты, закон о развратниках? Дремлешь?»
Молвит с усмешкой ему: «Счастливое время, когда ты
Нравы блюдешь — вся столица теперь стыдливость познает:
40 Третий свалился Катон с небеси. Только где покупаешь
Этот бальзам ты, которым несет от твоей волосатой
Шеи? Не постыдись — укажи мне хозяина лавки.
Но уж когда ворошить и законы и правила, — прежде
Всех надо вызвать закон Скантиниев; раньше взгляни ты
Да испытай-ка мужчин: проступки их хуже, чем наши;
Но выступают они во множестве, сомкнутым строем, —
Кроет разврат круговая порука. Средь нашего пола
Ни одного не найдешь безобразного столь же примера!
Мевия — Клувия, Флора — Катулла вовсе не любят.
50 И вот Гиспон отдается юнцам, от двояких излишеств
Чахнет. Мы тяжб не ведем, не знаем гражданского права.
Ваши суды не волнуем каким бы то ни было шумом.
Женщины редки борцы и рубцами пытаются редко;
Вы же прядете шерсть, наполняя мотками корзины;
Крутите лучше самой Пенелопы, ловчее Арахны
Веретено, на котором намотана тонкая нитка,
Как у любовницы грязной, сидящей на жалком чурбане.
256
257
258
259
261