Вот почему в завещанье вошел лишь отпущенник Гистра,
Много при жизни жене молодой отдававшего денег:
60 Будет богата она — сам-третей на широкой постели,
Замуж выходишь — молчи: драгоценности будут за тайну...
Так почему только нам приговор выносят суровый?
К воронам милостив суд, но он угнетает голубок».
Тут от Ларонии слов, очевидно правдивых, бежали
В трепете Стои сыны; налгала она разве? Другие
Всё станут делать, раз ты надеваешь прозрачные ткани,
Кретик, и в этой одежде громишь, к удивленью народа,
Всяческих Прокул, Поллит. Фабулла — распутница, правда:
Хочешь — осудят ее, и Карфинию тоже; однако
70 И подсудимая тоги такой не наденет. «Мне жарко:
Зноен июль!» Выступай нагишом: полоумным не стыдно;
Чем не одежда, в которой тебя — издавай ты законы —
Слушать бы стал победитель народ, заживляющий раны,
И побросавшая плуги толпа отдыхающих горцев.
Не закричишь ли ты сам, увидавши судью в этом платье?
Вряд ли прозрачная ткань к лицу свидетелю будет.
Неукротимый и строгий учитель свободы, ты, Кретик,
Виден насквозь! Эту язву привила дурная зараза,
Многим привьет и впредь,—точно в поле целое стадо
80 Падает из-за парши от одной лишь свиньи шелудивой
Или теряет свой цвет виноград от испорченной грозди.
Может быть, выкинешь ты еще что-нибудь хуже одежды:
Сразу никто не бывал негодяем: но мало-помалу
Примут тебя те, кто носят на лбу (даже дома) повязки
Длинные и украшают всю шею себе ожерельем,
Брюхом свиньи молодой и объемистой чашей справляя
Доброй богини обряд; но они, извращая обычай,
Гонят всех женщин прочь, не давая ступить на пороги;
Только мужчинам доступен алтарь божества. «Убирайтесь,
90 Непосвященные! — слышен их крик — здесь флейтам не место!»
Так же вот, факелы скрыв, справляли оргии бапты;
Чтили они Котитб — афинянку, чтили без меры.
Тот, натерев себе брови размоченной сажей, иголкой
Их продолжает кривой и красит ресницы, моргая
Сильно глазами, а тот из приапа[262] стеклянного пьет и
Пряди отросших волос в золоченую сетку вправляет,
В тонкую желтую ткань разодетый иль в синюю с клеткой,
Как господин, и рабы по-женски клянутся Юноной.
Зеркало держит иной, — эту ношу миньона Отона, —
100 С Актора будто добычу, аврунка: смотрелся в него он
Вооруженный, когда приказал уже двигать знамена.
Дело достойно анналов, достойно истории новой:
Зеркало заняло место в обозе гражданских сражений!
Ясно, лишь высший вождь способен и Гальбу угробить
И обеспечить за кожей уход; лишь гражданская доблесть
На Бебриакских полях и к дворцовой добыче стремится
И покрывает лицо размазанным мякишем хлеба,
Как не умела ни лучник Ассирии Семирамида,
Ни Клеопатра, грустя на судне, покинувшем Акций.
110 Нет здесь вовсе стыда за слова, ни почтения к пиру,
Мерзость Кибелы свободно звучит голосами кастратов;
Здесь исступленный старик, убеленный уже сединами,
Таинств блюститель, редчайший пример достопамятной глотки,
Дорого стоящий людям наставник. Чего же, однако,
Тут ожидают все те, которым пора уже было б —
Как у фригийцев — излишнюю плоть отрезать ножами?
Гракх в приданое дал горнисту четыреста тысяч
(Впрочем, может быть, был жених трубачом, не горнистом);
Вот договор заключен. «В добрый час!» — им сказали, и гости
120 Сели за стол пировать, молодая — на лоне у мужа...
Вы — благородные, цензор нам нужен иль, может, гаруспик[263]?
Что ж, содрогнулись бы вы и сочли бы за большее чудо,
Если б теленка жена родила, а ягненка — корова?
Вот в позументах и в платье до пят, в покрывале огнистом
Тот, кто носил на священном ремне всю тяжесть святыни
И под щитами скакал и потел. Откуда же, Ромул,
Рима отец, нечестье такое в пастушеском роде?
Что же за похоть, о Марс-Градив, разожгла твоих внуков?
Вот за мужчину выходит богатый и знатный мужчина, —
130 Шлемом ты не трясешь, по земле не ударишь копьем ты.
Даже не скажешь отцу? Так уйди и покинь этот округ
Марсова поля, раз ты пренебрег им. — «Мне завтра с восходом
Солнца нужно дела исполнить в долине Квирина».
Что ж за причина для дел? — «Не спрашивай: замуж выходит
Друг, и не всех пригласил».—Дожить бы нам только: уж будет,