С глины старинных сосудов вина, совсем закопченных.
Вина такие Трасея пивал и Гельвидий, с венками
На головах, в дни рождения Брутов и Кассиев. Держит
Только Виррон свою крупную чашу — слезу Гелиады,
Много бериллов на ней, но золота не доверяют
40 Вам, а уж если дадут, так тут же приставлен и сторож —
Камни считать да смотреть за ногтями хищных клиентов.
Уж извини: у него знаменитая чистая яшма,
Ибо Виррон переносит на кубки камни из перстней, —
Камни, какими всегда украшал свои ножны снаружи
Юный Эней, предпочтенный Дидоной сопернику Ярбе.
Ты осушать будешь кубок сапожника из Беневента:
О четырех этот кубок носах, поломан он и попорчен,
Полуразбито стекло и нуждается в серной замазке.
Если хозяйский живот воспален от вина и от пищи, —
50 Нужен отвар холодней, чем иней на родине гетов;
Только что я пожалел, что вино подают нам другое:
Вы ведь и воду-то пьете не ту! Тебе кубок подносит
Гетул-бегун, иль худая рука черномазого мавра,
Или такой, с кем бы ты не хотел повстречаться средь ночи,
Мимо гробниц проходя по холмистой Латинской дороге;
Перед «самим» — всей Азии цвет, что куплен дороже,
Нежели стоил весь ценз боевого Тулла иль Анка,
Или, короче сказать, всех римских царей состоянье.
После всего посмотри на гетульского ты Ганимеда,
60 Если захочется пить: этот мальчик, что куплен за столько
Тысяч, вино наливать беднякам не умеет, но облик,
Возраст — задуматься стоит. Неужто к тебе подойдет он?
Разве откликнется раб с горячей водой и холодной?
Брезгует он, конечно, служить престарелым клиентам;
Что-то ты требуешь лежа, а он-то стоит пред тобою.
В каждом богатом дому таких гордых рабов сколько хочешь.
Вот еще раб — с какой воркотней протянул к тебе руку
С хлебом, едва преломленным: словно камня куски, на них плесень,
Только работа зубам, откусить же его невозможно.
70 Но для хозяина хлеб припасен белоснежный и мягкий,
Тонкой пшеничной муки. Не забудь сдержать свою руку,
Пусть сохранится почтенье к корзине! А если нахален
Будешь, — заставят тебя положить этот хлебец обратно:
«Дерзок ты, гость, не угодно ль тебе из обычных корзинок
Хлеб выбирать да запомнить, какого он цвета бывает».
«Вот, значит, ради чего постоянно, жену покидая,
Через холмы я бежал к эсквиллинским высотам прохладным,
В пору весны, когда небо свирепейшим градом трещало
И с плаща моего дождевые потоки стекали!»
80 Глянь, какой длинный лангуст растянулся на блюде всей грудью!
Это несут «самому». Какой спаржей он всюду обложен!
Хвост-то каков у него! Презирает он всех приглашенных
При появленье своем на руках долговязого парня.
Ставят тебе — похоронный обед: на крошечном блюде
Маленький рак, а приправа к нему — яйца половинка.
«Сам»-то рыбу польет венафрским маслом, тебе же,
Жалкому, что подадут? Лишь бледный стебель капустный
С вонью лампадной: для вас, мол, годится и масло, какое
К Риму везет востроносый челнок камышовый миципсов[281],
90 Из-за которого здесь не моются с Боккаром в бане:
Тот, кто потрется им, тот и укуса змеи не боится.
Лишь для хозяина будет барвена из вод корсиканских
Или от Тавроменийской скалы: при нашем обжорстве
Все опустело до дна, истощилось соседнее море,
Рынок обшарил ближайшие воды густыми сетями
До глубины, и расти не даем мы рыбе тирренской.
В кухню припасы идут из провинции: там добывают
То, что закупит Лена ловец[282], а Аврелия сбудет.
Так и Виррону мурену везут преогромную прямо
100 Из сицилийских пучин: коли Австр не дает себе воли,
Временно сидя в пещере, и сушит замокшие крылья,
Смелые сети судов не боятся пролива Харибды.
Вам подадут лишь угря (это родственник змеям ползучим)
Или же рыбу из Тибра, всю в пятнах от холода, или
Даже такую еще, что жирела в пучине клоаки
И под Субурой самой проникала в подземные стоки.
Я бы сказал кое-что «самому», если ухо подставит:
«Знаешь, не просит никто, что давал своим скромным клиентам
Сенека, чем одарял их добрейший Пизон или Котта:
110 В те времена угощения слава ценилась дороже,
Нежели знатное имя и консула званье. Но только
Требуем мы одного — чтоб обедал ты, как подобает.
Будь ты богат для себя, для друзей же, как водится, беден».
281