«Локон зачем этот выше?» — И тут же ремень наказует
Эту вину волоска в преступно неверной завивке.
Псеки в чем недосмотр? Виновата ли девушка, если
Нос твой тебе надоел? — Другая налево гребенкой
Волосы тянет, и чешет, и кольцами их завивает.
Целый совет: здесь старуха рабыня, что ведает пряжей,
Больше, за выслугой лет, не держащая шпилек хозяйки, —
Первое мнение будет ее, а потом уже скажут
500 Те, что моложе годами и опытом, будто вопрос тут —
Доброе имя и жизнь: такова наряжаться забота.
Ярусов сколько, надстроек возводится зданьем высоким
На голове; поглядишь — Андромаха с лица, да и только!
Сзади поменьше она, как будто другая. А ну как
Ростом не вышла она в Андромаху и, став без котурнов,
Будет не выше, чем дева пигмейской породы: тогда ведь
Для поцелуев-то ей подыматься на цыпочки нужно.
Нет у такой жены ни заботы о муже, ни мысли
О разоренье: живет она просто, как мужа соседка,
510 Ближе к нему только тем, что друзей и рабов его хает,
Тяжко ложась на приход и расход. Исступленной Беллоны
Хор приглашает она иль Кибелы, — приходит огромный
Полумужик[307], что в почете у меньшей братьи бесстыдной,
С давних времен оскопивший себя черепком заостренным;
Хриплая свита дает ему путь, отступают тимпаны.
Толстые щеки его — под завязкой фригийской тиары;
Важно кричит он, велит сентября опасаться и Австра,
Если она не пожертвует сотню яиц в очищенье
И самому не отдаст багряниц поношенных, дабы
520 Все, что внезапной и тяжкой опасностью ей угрожает,
В эти одежды ушло, принося искупление за год.
Ради того и зимой через лед нырнет она в реку,
Трижды поутру в Тибр окунется, на самых стремнинах
Голову вымоет в страхе — и голая, с дрожью в коленях,
В кровь исцарапанных, переползет все Марсово поле
(Гордого поле царя[308]); прикажет ей белая Ио —
Вплоть до Египта пойдет и воду от знойной Мерои
Взяв, принесет, чтобы ей окропить богини Изиды
Храм, — возвышается он по соседству с древней овчарней:
530 Верит она, что богиня сама насылает внушенья;
Будто с ее-то душой и умом не беседуют боги!
Вот почему наивысший почет особливо имеет
Тот, кто в плешивой толпе[309], разодетый в льняные одежды,
Ходит Анубисом-псом, глумясь над поникшим народом;
Молится он о жене, что нередко была невоздержна
В совокупленье на праздничный день или на´ день запретный:
Тяжкая кара грозит за попрание брачного ложа, —
Кажется, точно серебряный змей[310] шевельнул головою...
Слезы жреца и заученный шепот приводят к тому, что
540 Женщины грех отпустить согласится Озирис, — конечно,
Жирным гусем соблазненный и тонкого вкуса пирожным.
Этот уйти не успел, как еврейка-старуха, оставив
Сено свое и корзину, нашепчет ей на ухо тайны,
Клянча подачку, — толмач иерусалимских законов,
Жрица великая древа и верная вестница неба;
Будет подачка и ей, но поменьше: торгуют евреи
Грезами всякого рода за самую низкую плату.
Вот из Армении иль Коммагены гадатель посмотрит
В легкие теплой голубки — и милого друга сулит ей,
550 Смерть богача холостого и крупные деньги в наследство;
Перекопает он груди у кур и нутро собачонки,
Даже иной раз младенца, — и сам же доносит на жертвы.
Большая вера халдеям: чего ни наскажет астролог —
Жены поверят, что это вещает источник Аммона,
Раз уж Дельфийский оракул умолк, а роду людскому
Лестно в грядущую тьму заглянуть, насколько возможно.
Выше всех ценится тот, кого несколько раз высылали,
Чье дружелюбье и чей гороскоп погубили недавно
Славную жизнь гражданина, внушившего ужас Отону.
560 Верят искусству его, хотя б кандалами гремел он
Справа и слева, хотя б сидел он в остроге военном.
Неосужденный астролог совсем не имеет успеха:
Гений лишь тот, кто едва не погиб, попав на Циклады
В ссылку, кто, наконец, избегнул теснины Серифа.
Спросит его и о медленной смерти желтушной мамаши
И о тебе Танаквила твоя, да скоро ли сестры,
Дяди помрут, да любовник ее — проживет ли он дольше,
Чем Танаквила сама; чего еще боги даруют?
Впрочем, иные не знают, чем мрачный Сатурн угрожает
570 Или в каком сочетании звезд благосклонна Венера,
308