– Новый год – новая жизнь! – улыбнулся Пакетик, с поклоном встречая гостей.
– Новый год? Но ведь у нас сейчас август!
– Никогда не поздно начать честную жизнь, – возразил Мотти, появляясь из темной комнаты с пленкой в руках.
Когда полицейские ушли, Мотти подмигнул Пакетику и показал ему свою новую жертву. Он незаметно снял синьора Корнелиуса, самого богатого человека в городе, и в его мыслях можно было легко, как в книге, прочитать, что тот собирается на следующий день уехать в Париж и взять с собой в черной кожаной сумке сто миллионов. Когда он уезжал, Мотти и Пакетик тоже были на вокзале, и сумка исчезла.
Сто миллионов это не сто орешков. Мотти и Пакетик разделили их по-братски, закрыли фотоателье и удалились от дел.
– Эти двое обвели меня, – проворчал инспектор Джеронимо, узнав об этом. – Нужны, однако, доказательства. Мотти так хитер, что, если мы арестуем его без улик, он может высмеять нас на суде. Давай сначала заглянем к Пакетику.
Пошли он и Де Доминичис. Пакетик жил в скромном домике на окраине города. Он принял их в огороде, в домашней одежде, потому что окучивал клубнику.
– Мое почтение, инспектор, – радостно улыбнулся он, – приветствую вас, бригадир Де Доминичис. Не хотите ли пройти в дом?
А там инспектор Джеронимо увидел над комодом фотографию, вставленную в красивую серебряную рамку.
– Это мой дядя Густав, – объяснил Пакетик. – Очень хороший человек! Оставил мне небольшое наследство, поэтому я и бросил дело.
– Твой дядя Густав почему-то как две капли воды похож на синьора Корнелиуса, – заметил инспектор.
– Ну что вы! Они даже незнакомы. Корнелиус… Надо же! Ах, будь у меня его миллионы…
– Кто знает, – заметил инспектор Джеронимо. – Может статься, они именно у тебя.
Он снял портрет со стены и просто так, по привычке, словно его интересуют отпечатки пальцев, принялся рассматривать его с помощью лупы, с которой никогда не расставался. Ну и, разумеется, поскольку зрение у него было хорошее, он увидел то, что нужно было. Он увидел в голове синьора Корнелиуса мысль о черной сумке со ста миллионами и даже время отхода поезда.
– Вот, значит, что изобрел Мотти! – воскликнул он не без восхищения.
Пакетик побледнел и проклял про себя тот день, когда решил выразить признательность синьору Корнелиусу, повесив на стене его портрет – тот самый фотопортрет, который Мотти так советовал сжечь.
Мотти и Пакетик оказались в одной камере, что, впрочем, вполне справедливо. Пакетик поначалу со страхом ожидал упреков от своего руководителя. Но Мотти был истинным джентльменом – он никогда не опускался до грубых слов.
– Идея Мотти была гениальна, – комментировал позднее инспектор. – Ведь в самом деле большинство людей только и думает, что о своих деньгах, хотя можно думать о стольких других прекрасных вещах, Не так ли, Де Доминичис?
– Совершенно с вами согласен, инспектор.
Пакетик был большим любителем современной эстрадной музыки. Он целые дни проводил в магазинах грампластинок и с увлечением слушал там разные песенки. Вечером он возвращался с горящими глазами, возбужденный, и ноги его танцевали сами собой даже в кровати.
– Сегодня слушал такую пластинку!… Чуть с ума не сошел! – рассказывал он Мотти.
– Вижу, – отвечал Мотти, отрываясь от рассказа в картинках, который он рассматривал, чтобы пополнить свое образование.
– Каким образом, Мотти, дорогой мой?
– Ты же знаешь, я хорошо разбираюсь в людях.
– И что же ты еще увидел, Мотти, в своем драгоценном Пакетике?
– Я заметил, что с некоторых пор ты очень часто употребляешь выражение «сойти с ума».
– Это опасно? Может быть, мне следует показаться какому-нибудь врачу или специалисту по грамматике?
– Думаю, что выражение «сходить с ума» принесет нам именно то, что нужно.
– Нужно, Мотти? Но ведь нам ничего не нужно. У тебя еще гора рассказов в картинках, а у меня – еще двести магазинов грампластинок, в которых надо побывать.
– Нужно что-то отложить и на старость, Пакетик. И нам придется самим позаботиться об этом, потому что правительство, к сожалению, пока еще не установило пенсию для воров.
– Я не умею думать, Мотти, ты ведь прекрасно знаешь это. Последний раз после того, как я думал, у меня две недели болела голова.
Мотти подумал, подумал, а потом недели две что-то делал. Ходил в какие-то лаборатории… Принес домой множество странных приборов… Он забросил рассказы в картинках и читал труды по электронике, от страха перед которыми у Пакетика мурашки пробегали по коже.
– Оставь ты все это, Мотти, – советовал он. – У меня голова кружится от одного вида этих книг.
Однажды вечером Мотти вернулся домой с квадратным конвертом.
– Постой, Мотти, – сказал Пакетик, – на этот раз я точно знаю, что ты купил. Пластинку!
– Я не покупал ее.
– Но это же пластинка. Как это мило с твоей стороны! Ты знаешь, что я обожаю музыку…
– Успокойся, Пакетик. Сядь и послушай.
– Хорошо, Мотти, сажусь и слушаю.
Он действительно приготовился слушать – сидел весь внимание. А через секунду он уже сходил с ума в диком, безудержном танце – вскакивал на стол, прыгал по стульям, размахивал как безумный руками, тряс головой и издавал такие вопли, что стекла дрожали.
– Что такое, Мотти? Что случилось? – удивился он, отирая пот со лба, когда музыка умолкла. – Почему не ставишь пластинку?
– Я поставил ее.
– Так что же, она беззвучная, что ли? Или это какая-нибудь шутка?
– Это заколдованная пластинка, Пакетик. Пластинка, которая сводит с ума. Ты танцевал все время, пока она звучала, но даже не помнишь этого.
– А ты? Ты тоже танцевал? Я не видел. Ты все время сидел за столом, Мотти.
Мотти вынул из ушей два больших ватных тампона.
– У меня было вот это, – объяснил он.
– Ради бога, Мотти, объясни мне, что происходит? Что ты изобрел на этот раз?
– Пластинку, которая сводит с ума. В буквальном смысле, а не в переносном. Слишком долго было бы объяснять, как я это сделал, какие использовал акустические законы и так далее. Достаточно сказать, что эта пластинка действует на нервную систему. Тот, кто слушает ее, не может не танцевать. И пока танцует, так захвачен танцем, что ничего не замечает. А когда музыка умолкает, тут же обо всем забывает.
Пакетик подумал немного, рискуя вызвать головную боль.
– Не понимаю, – сказал он затем, – если я ничего не замечаю – какое же это развлечение?
Мотти объяснил ему, терпеливо и старательно подбирая самые простые и ясные слова, чтобы Пакетик не очень пострадал от них, в чем состоит развлечение. К концу объяснения Пакетик так широко открыл глаза, что даже не смог закрыть их, и в ту ночь ему пришлось спать и видеть сны с открытыми глазами.
Утром Мотти и Пакетик вместе вышли из дома.
Выбрали магазин грампластинок, где было особенно много народу.
Прежде чем войти, хорошенько заткнули себе уши ватой.
– Смотри, Пакетик, горе тебе, если вздумаешь вынуть вату. Забудь свою любовь к музыке. На повестке дня стоят более важные вопросы.
– Я скорее отрежу себе уши, чем выну вату, Мотти.
На этот раз Пакетик сдержал слово. Он устоял перед всеми соблазнами, не вынул вату и вел себя как настоящий, вполне сложившийся вор, каким он, в сущности, и был. Все прошло великолепно. Мотти попросил у продавца какую-то пластинку, прошел в кабину для прослушивания, поставил на проигрыватель заколдованную пластинку, которую принес с собой, и, не сомневаясь в успехе, распахнул дверь кабины…
Стоило музыке зазвучать на весь магазин, как начался конец света. Затанцевали даже продавцы и продавщицы – они прыгали по прилавкам, забирались на самые высокие шкафы и, словно обезьяны, цеплялись за люстры. Покупатели вели себя точно так же. Солидные мужчины, которые пришли в магазин, чтобы купить Девятую симфонию Бетховена в исполнении оркестра под управлением Тосканини, танцевали, как студенты-первокурсники на карнавале. Элегантные дамы средних лет, которые минуту назад еще колебались, не зная, что же выбрать – танго Бьянки или романс Тости, плясали, как девчонки в джинсах на концерте Битлзов. Все буквально сошли с ума.