Мы встретились с Занделем, как всегда, в комнатке, находящейся рядом с его кабинетом. Я не справилась о его здоровье, но выглядел он спокойным и ласковым и вполне в духе того необыкновенного объяснения в любви, которое он устроил мне в присутствии Джано. Мы не стали возвращаться к этой теме, но у нас возникло почти безмолвное взаимопонимание — мало слов, много ласки, как у двух любящих друг друга млекопитающих. Я никогда еще не чувствовала себя такой счастливой и такой грустной, как тем вечером, лежа в постели с Занделем.
Прости меня, Джано. Но я знаю, что ты меня уже простил.
Джано
Кто-то из студентов сказал мне, что Зандель в последнем месяце прочел не больше трех лекций. Студенты стали жаловаться. Но я задаюсь вопросом: что делает Зандель все то время, которое он крадет у университета? Я знаю, что у него есть какие-то дела с Голландией, что он ведет переговоры с Цюрихом, но долететь туда на самолете можно очень быстро, и это не оправдывает его частого отсутствия.
Говорят, что Зандель болен, но у кого можно узнать какие-нибудь подробности? Ну не у него же — это ведь нескромно, и не только поэтому: мы всегда стараемся избегать разговоров, касающихся нашей физиологии. Можно было бы спросить у Клариссы, вероятно, она что-нибудь знает, но это совершенно невозможно, так как дома я не говорю о Занделе, точно так же как Кларисса никогда не говорит о Валерии. Теперь наши «параллельные» связи признаются и воспринимаются молча, но на сей раз дело складывается иначе, поскольку появился отличный предлог для обсуждения. То, что Зандель стал редко бывать в университете, это уже вопрос.
— А я почем знаю? Наверное, у него есть какие-то причины, — сказала с рассеянным видом Кларисса, и я тотчас понял, что она хотела уклониться от этого разговора и, пожав плечами, ушла в кухню. Это уж слишком. А я-то надеялся доставить ей удовольствие и дать возможность поговорить о ее любовнике.
Мой проект «разредить» некоторые римские кварталы еще вчера вызывал известное сопротивление, но в большинстве случаев я вижу явно выраженный восторг студентов. Понятно, что некоторые мои планы у многих еще вызывают раздражение. Например, мое предложение выпотрошить ряд отдельно стоящих строений вдоль виа Аркимеде, этакой извилистой кишки, считающейся вроде бы шикарной, и вечно забитой пробками. От пьяцца Эуклиде она довольно долго тянется в гору по направлению к пьяцца Питагора, потом, «передумав», возвращается обратно на такое же расстояние и уходит вниз по направлению к Марешалло Пилсудски. Это одна из самых нелепых улиц во всем Париоли; едешь по ней, постоянно чертыхаясь, потому что нередко она вызывает у водителей синдром Меньера — головокружение и позывы к рвоте.
Стоило зря использовать имя Архимеда для этой улицы — блистательного воплощения урбанистической глупости, а там, ниже, имя Евклида, присвоенное суматошной площади, круговерти автомобилей, поднимающихся к Париоли или спускающихся к высохшей Акуа Ачетоза? И Пифагора притянули сюда, в урбанистический ужас этой части Париоли. Да, тут для моей Деконструктивной Урбанистики нужны не бульдозеры, а динамит. Ну ладно, иногда я преувеличиваю.
Признаемся честно, нас удивляют неудачные строения, возведенные в Риме после сороковых годов, но мы забываем об ошибках, допущенных и в золотой век римской архитектуры. Могу напомнить одну: пойдите взгляните на величественные палаццо пятнадцатого и шестнадцатого веков в историческом центре. Грандиозные фасады, которых взглядом не охватишь, потому что точно такое же величественное палаццо возведено прямо напротив него через узкую улочку, по которой и карете не проехать, особенно в квартале Торре Арджентина и вокруг. Но ошибки архитекторов прошлого не оправдывают ошибок современников, которые как раз и можно было бы исправить, снеся не величественные барочные палаццо или дворцы эпохи Возрождения, а архитектурные уроды, которых никто никогда не станет оплакивать.