Выбрать главу

Остается подумать: если надпись предназначена моей персоне, что это — констатация, предупреждение, призыв или вызов? Может, я должен чувствовать свою вину, изменив этике в пользу адюльтера? Но единственный в мире человек, который может упрекнуть меня, — не какой-то неизвестный уличный философ, а Кларисса. А ей и в голову не придет обвинять меня, поскольку она тоже виновна с точки зрения этики. То, что этика должна идти впереди науки, меня очень мало трогает, потому что отношения с наукой у меня чисто случайные и поверхностные, если не считать урбанистику, но разве следует причислять к науке мою креативную и парадоксальную урбанистику?

Кларисса хорошо знает, что этика не является целью ни для меня, ни для нее. Она спокойно прикинулась, будто вовсе не видела надписи, выведенной на стене нашего дома красной краской и заглавными буквами.

После того, как я сказал: ладно, на следующей неделе я отвезу тебя в Страсбург, и полетим туда на самолете, хотя я предпочел бы, чтобы ты поехала со мной на трехдневный конгресс, как я тебе обещал раньше, — Кларисса не вспоминала больше ни о Страсбурге, ни о маленькой гостинице напротив собора. Ясно, что она хотела подвергнуть меня только виртуальному наказанию.

Этот призыв к торжеству этики воскресил в каком-то тайнике моей памяти один факт, усиливший искреннее, но поверхностное восхищение, с которым я всегда относился к Клариссе. У ее родителей была вилла в окрестностях Дженцано, где мы с ней обычно проводили выходные, а также лето и десять дней на Рождество. Там мы подружились с их старой немецкой овчаркой, которая очень радовалась каждому нашему приезду. С некоторых пор мы заметили, что она очень сдала: ходила приволакивая задние ноги, и родители Клариссы говорили, что собака старая и больная, но им не хватает смелости по совету ветеринара усыпить ее. В одну из суббот мы нашли собаку, пришедшую умирать к порогу дома. Она не шевелилась, не могла подняться, только вздрагивала и хрипела.

— Бедняжка умирает, — сказали родители Клариссы.

Все молча смотрели на бедную собаку, пришедшую умирать прямо на глазах у своих хозяев. Мы с Клариссой безмолвно наблюдали мучительную агонию бедного животного, к которому были так привязаны. Мне было больно и неловко смотреть на нее и нетерпелось поскорее спрятаться от этого душераздирающего зрелища. Но Кларисса вдруг подошла к собаке и наклонилась, чтобы погладить ее по голове. Какой жест милосердия перед лицом смерти! Собака слегка пошевелилась, словно хотела в знак благодарности приподнять голову.

Этот жалостливый и гуманный жест я буду помнить всегда, в нем одна из причин, по которой я восхищаюсь Клариссой и люблю ее. Кто знает, может, и об этой этике говорит надпись на стене нашего дома.

Кларисса

Я уверена, что Джано понял, почему я захотела ехать в Страсбург с ним и почему пожелала остановиться в маленькой гостинице напротив собора Нотр-Дам. Да конечно же понял. Мы с ним уже давно посылаем друг другу безмолвные послания, а иногда торжественные требования вроде этого, касающегося Страсбурга.

Теперь же так получилось, что некоторые страницы романа Джано меня глубоко взволновали. Не понимаю, как ему удалось угадать столько моих секретов. Словно он подглядывает за мной через замочную скважину, словно читает мои мысли в часы моего полного одиночества по вечерам, когда я неподвижно лежу в постели в ожидании сна.

В скобках замечу, что я никогда не страдала бессонницей, но вот уже несколько вечеров, закрыв глаза, лежу в постели со своими мыслями по два, а то и по три часа и жду наступления сна. А это уже называется бессонницей. Я боялась попасть в зависимость от снотворных вроде наркотиков, потому что потом от них, кажется, очень трудно избавиться, но причин бессонницы понять не могла. Однажды я прочитала в приложении к какому-то женскому журналу о некоторых африканских племенах: у них тот, кто страдает бессонницей, должен зевать, делать зевок за зевком, пока не заснет. Хотя журнал не очень-то внушает доверие, я решила поставить эксперимент и испробовать на себе. Подействовало. Минут пятнадцать гипнотического зевания, и я медленно втягиваюсь в тихий тоннель сна.